Должно быть, он подозревает, точно так же, как и Джун, что это их последнее прощание. Вчера я сделал отпечатки с их спин. Они видели маленькую девочку из номера восемь, так что представляют себе возможный исход. Но, может быть, они все еще на что-то надеются, или молятся. Это так мило. Головокружительно мило. В каком-то смысле даже весело, когда самые жалкие из них начинают бормотать: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое». «Бла... бла... бла... – шепчу я им в ухо. – Бла... бла... бла... Ваш Бог не на небесах. Ваш Бог – я. Это я решаю, умереть вам или жить. Вот увидите. Так что попробуйте молиться мне. Забудьте своего дурацкого Бога». И они делают, как я сказал. Только цена их молитвам невысока. Мне нравится, когда я лишаю их надежды, особенно надежды на Бога, который бессилен их спасти.Я велел Джун идти впереди. Она сутулится. Все ее визгливые протесты куда-то исчезли. Возможно, она решила покориться своей участи, какой бы та ни была. Но мне-то известно лучше. Я знаю, что никто из них просто так не сдастся. Я просто не позволю им это сделать. Мне нужно их яростное сопротивление. Так или иначе я это обязательно получу.Их тела приобрели вполне подходящую форму, даже у Веселого Роджера. Хотя для фотографии на обложку журнала о культуристах он и не подходит, тем не менее находится в такой форме, в какой еще никогда не был. Для того, чтобы они приобрели нужные формы, много времени не потребовалось, особенно после нескольких недель строгой диеты, которая съела весь их жирок. Приятно рассматривать их только что приобретенные мышцы, на которых нет ни комочка жира. Но ваяние с помощью диеты и подъема тяжестей дает лишь грубый набросок. Настоящее искусство начнется сейчас, когда я выведу их из клетки и привяжу к столу. Вот тогда я начну ваять их сознание, их самые глубокие, самые сокровенные страхи, мысли и картины, которые доводят их до безумия, выйдут наружу. Я вовсе не переоцениваю себя. Поверьте мне и увидите сами, как только они окажутся на столе, никакого сюсюканья не будет. Меня всегда вдохновляет работа над новым объектом, и сегодня ночью я, как обычно, найду соответствующий замыслу способ. Это меня пьянит.На Джун свежевыстиранная трикотажная рубашка. Она недавно и сама вымылась. Я ненавижу запах грязного тела. Когда я начну в последний раз работать над ними, я хочу, чтобы от них исходил только запах страха. Этим утром Джун вымылась, точно так же, как Веселый Роджер, сыночек и Бриллиантовая девочка. Только Ее Сиятельство отказалась, очевидно полагая, что этим она будет лучше соответствовать тому прозвищу, которое я ей дал. Со временем она вынуждена будет вымыться, если, конечно, у нее будет на это время. Ее Сиятельство под большим вопросом, так как в отличие от остальных ее участь во многом зависит от моего настроения. Мой интерес к ее интимным перешептываниям с Бриллиантовой девочкой несколько поугас. Я надеялся, нет, вообразил себе, что смогу получить от этой парочки намного большее: молодые девушки, сидящие в одной клетке, определенно должны прийти к тюремному гормональному императиву. В общем так: у меня появилось лишнее тело, и я до сих пор не знаю, что мне с ним делать. Даже если бы я смог выставить ее, абсурдная и гибельная для меня мысль. Ее формы не настолько заинтересовали меня, чтобы ее отливать, а ее скелет не добавит ничего особенного к параду скелетов. Короче говоря, она не вдохновляет меня на то, чтобы с ней что-то делать. Пусть сидит взаперти, пока не станет бледной, как тля. Если честно, то мое единственное желание – игнорировать ее. Если у меня появится желание, то я смогу заставить делать ее все что угодно, в том числе и помыться, позабыть про стыд и скромность, а этого добра у нее, несомненно, судя по ее поведению, предостаточно. Но это будет ошибкой. Бесполезная трата сил, в то время как мне столько предстоит еще сделать, а времени осталось очень мало. Она может гнить тут сколько угодно, и меня это совершенно не трогает.
Я заметил, что глаза у Джун влажные. Ее подозрения превратились в уверенность, как только я приказал ей лечь на спину на стол. Ее семья и Ее Светлость выстроились у края клетки и наблюдают. Только сынишка отвернулся и начал громко подвывать. Я бы дал ему за это медаль. Он напоминает Джун, почему та должна дать мне ощупать каждое запястье, каждую коленку, пока ее будет ожидать альгинат. Вчера, когда я работал с зеленой массой на обширном поле ее ягодиц, я сказал ей, что из евнухов получаются лучшие любовники. Я повторяю это и сейчас, когда привязываю ее к столу.– Из евнухов получаются лучшие любовники, Джун. Можешь спросить об этом у папы или у любого султана турецкого королевского дома. У евнухов, – я часто употребляю это слово, так как оно навивает страх, – возможности небольшие, но они используют их с такой голодной страстью, на которую способны только тяжелобольные люди. Они становятся неразборчивыми, Джун. Как пальчики маленьких девочек, в первый раз коснувшиеся мужской плоти. Евнухи мечутся между случайным наслаждением и неестественным возбуждением... А у твоего сыночка такая милая попочка. Я очень часто смотрел на нее, Джун. Так что лежи спокойно и не вздумай противиться мне. В противном случае я приведу его сюда, а тебя заставлю наблюдать за происходящим. Я заставлю тебя узнать о прекрасно подогнанных жгутах, которые были известны только епископам и владыкам, да еще тем мальчикам, которым они так беззаветно себя посвятили. Узлы, путы и веревочные петли, которые спасают жизнь и создают великолепных любовников с круглыми попками. Как видишь, Джун, твои страхи там, дома, были не такими уж и фальшивыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111