Это была личная гвардия генсека, не подчинявшаяся никому, кроме Власика. Беззвучно проникнув в подъезд, они рассредоточились по этажам, а двое встали у деревянной резной двери, на которой висела потускневшая медная табличка, свидетельствовавшая о том, что в квартире проживал только один человек, доктор медицины.
Тяжело опираясь на перила, генсек поднялся на третий этаж и постучал в дверь, которая тут же распахнулась. На пороге, приветливо улыбаясь, стоял человек, одетый в безукоризненный костюм-тройку. Его густая чёрная и аккуратно подстриженная борода резко выделялась на фоне белоснежной рубашки.
После восьми ударов в дверь охранники отвернулись. Они никогда не видели человека, жившего в этой таинственной квартире, куда по ночам раз или два в месяц (а иногда и чаще) приезжал великий вождь. Они догадывались, что это самая страшная государственная тайна, к которой не допущен никто.
ЧАСТЬ I.
БАЛАНСИР
Глава 1.
ОТВЕРЖЕННЫЕ
Политический выбор между ворами и палачами (третьего выбора Россия не знала никогда) в экономике сводится к негласному общественному договору между властью и народом. В лучшие времена власть сама ворует и даёт воровать населению. В худшие ворует единолично.
Известия, 10 августа 1999 г.
«Демократическая революция» 1991 года застала меня в должности командира мотострелкового полка, дислоцировавшегося на территории Прибалтийского военного округа. Собственно говоря, командиром я ещё не был, а только исполнял обязанности, но представление на должность уже было отослано в Главное управление кадров Министерства обороны. Мне светило досрочное присвоение звания подполковника и перевод в Москву, поскольку прежний командир, полковник Власов, переведённый в Генштаб на генеральскую должность, везде тянул меня за собой вот уже десять лет. Получая новое назначение, он ухитрялся в течение года сплавить в академию или на повышение большинство новых подчинённых и перетащить к себе старых, в числе которых я занимал особое место, так как стал «власовцем» ещё в бытность его командиром роты.
Утром девятнадцатого августа, сразу после того, как по радио объявили о введении на территории СССР чрезвычайного положения, я построил полк и произнёс пространную речь. из которой личному составу было совершенно непонятно, что произошло в нашей стране, но было ясно одно: нужно продолжать выполнять свои непосредственные обязанности, постараться избежать контактов с населением города Вентспилса в котором располагался штаб полка, и воздержаться на время от политических разговоров. Сам я был ни за «красных», ни за «белых» и, читая газеты, мало вникал в суть разногласий между стойкими партийцами и так называемыми демократами. Тем не менее мне, как и всем остальным, было ясно, что «баржа дала течь» и что несколько толстых тетрадок с конспектами классиков марксизма-ленинизма, которые я, матерясь от злости, успел составить за пятнадцать лет безупречной службы, скоро отправятся в помойку.
Мне было интересно наблюдать за изменениями в поведении политработников. Одни резко притихли и читали солдатам лекции со скучными выражениями лиц, на которых без труда читалось: «Братцы, мне весь этот маразм осточертел больше, чем вам, но… служба». Другие явно фрондировали. Третьи по мере «развития демократических процессов» становились все более и более агрессивными. В том числе и мой замполит.
Вечером 19 августа он в сопровождении особиста пришёл ко мне домой и положил на стол бумагу, которую собирался отправить по ВЧ в Государственный комитет по чрезвычайному положению. Бумага заверяла ГКЧП в полной поддержке его политики всем личным составом полка и была уже подписана им и начальником штаба, однако первой подписью значилась моя.
Это была явная инициатива, так как никаких команд сверху не поступало. Я долго колебался, но инстинкт военного, бездумно принимающего любой маразм вышестоящего командования (а в членах ГКЧП, как вы помните, был и министр обороны), сработал чётко. Я подписал эту бумагу, и через двадцать минут она ушла в Москву.
О том, что делалось в столице, мы узнавали от «вражьих голосов», которые офицеры, уже не таясь, слушали на рабочих местах. Замполит метался по батальонам в попытках навести политический порядок, но, после того как два комбата в довольно грубой форме послали его очень далеко, скис и не выходил из своего кабинета до самого подавления путча. Я же понял одну истину: тот политический маразм, в состоянии которого каждого из нас держали со школьной скамьи, переполнил всеобщую чашу терпения. Своих начальников младшие офицеры ненавидели гораздо сильнее, чем внешнего врага. Как выразился в моем. присутствии один молодой лейтенант, «НАТО далеко, а свои мудаки каждый день рядом».
В начале сентября в полк прибыла комиссия из Главного управления кадров в составе двух полковников, которые проинформировали меня о том, что я уволен из рядов вооружённых сил «за дискредитацию звания офицера». Такая же участь постигла замполита и начальника штаба. Особист, как и положено «солдатам партии», отделался лёгким испугом.
Оказавшись за бортом, я даже не пытался связаться с Власовым, чтобы не «подставлять» его перед новой властью. Начиналась новая жизнь, которую я принял безоговорочно и даже с каким-то облегчением.
Через несколько дней, лёжа на верхней полке в купе поезда Рига — Москва, я напряжённо думал о том, что же мне делать дальше. Возраст уже солидный: тридцать пять. Образование чисто военное, то есть никакое. Ничего не умею, кроме как командовать подразделениями. Помощи ждать неоткуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101