– Как я уже говорил, вам придется какое-то время ходить в темных очках. Дискомфорт, который вы сейчас ощущаете, постепенно пройдет. Миссис Уилсон даст вам антибиотик в каплях – их надо будет закапывать строго по моему предписанию. Никакого компьютера, телевизор в минимальных дозах. Постарайтесь не переутомляться, спите как можно больше, через неделю ко мне на осмотр. В зависимости от того, как пойдет реабилитация, мы назначим время повторного введения клеток.
Он раскинул руки в жесте, напоминающем цирковое «алле-гоп» после выполнения двойного сальто-мортале.
– Пока все, господа. Не смею больше задерживать.
Во время прощально-благодарственного ритуала Морин улучила момент, чтобы запечатлеть в памяти облик профессора Уильяма Роско. Высокий, сантиметров на десять выше нее, черты некрасивые, но притягательные, чуть посеребренные виски, здоровый цвет лица, как у человека, много времени проводящего на открытом воздухе. Она бы не удивилась, если бы увидела его сухощавую фигуру за штурвалом яхты. Ко всему прочему, он остроумен, общителен и умеет заразительно улыбаться.
Втроем они вышли из кабинета. Обратный путь стал для Морин незабываемым зрелищем. Бледно-зеленый кафель больницы «Святой веры» показался ей мозаиками Пьяцца-Армерины; солнце, встретившее ее на улице, ничем не уступало светилу Мальдивских островов, а водитель лимузина оказался ничем не примечательным, кроме странноватого русского акцента, человеком средних лет.
Она сердечно расцеловалась с отцом, который теперь мог с легким сердцем вернуться в Рим. Путь до Парк-авеню стал настоящей экскурсией. Мэри Энн Левалье хранила молчание, видя, как жадно впитывает дочь все краски, формы, жесты вновь обретенным зрением. Морин казалось, что она видит шум уличного движения и запахи Бауэри; электронные часы на Юнион-сквер представились ей шедевром искусства, а вовсе не данью времени, Центральный вокзал с поездами, отходящими неведомо куда, – вместилищем магических обрядов.
В квартире их со слезами радости на глазах встретила Эстрелла и принялась ходить по пятам, словно Морин до сих пор был нужен поводырь. Наконец, она попросила горничную опустить жалюзи и оставить ее одну.
Она не разделяла вкусов матери в отношении обстановки, но теперь полутемная комната поразила ее своим великолепием. Напряжение отпустило, и она почувствовала страшную усталость. Еле нашла в себе силы опуститься на кровать и сбросить туфли. Потом прилегла и решила на минуту-другую отступить от предписаний после долгого слушания безликих голосов по радио.
Взяв пульт телевизора, она включила канал новостей.
– Продолжается следствие по делу об убийстве единственной наследницы стальных магнатов Шандели Стюарт, чей труп был обнаружен два дня назад в ее аттике Стюарт-Билдинг на Сентрал-Парк-Уэст…
На экране появилось размытое изображение темноволосой женщины с заостренными чертами лица. В жестких контурах рта угадывалось нечто плотоядное.
– Несмотря на сдержанные высказывания властей, нам из достоверных источников стало известно, что это преступление тесно связано с гибелью Джеральда Марсалиса, больше известного как Джерри Хо, художника и сына мэра, который был убит в своей студии три недели назад. В ходе пресс-конференции…
Слова диктора потонули в лимбе, откуда только что вынырнула Морин. Возникшее на экране лицо мгновенно стерло все приятные ощущения, дарованные последним часом.
Это лицо было ей знакомо.
Именно этот человек внушил ей неестественное чувство обладания мужскими гениталиями; именно эту жестокую ухмылку кровавого демона показало ей потустороннее зеркало ванной во время утренней галлюцинации.
27
Такси остановилось в глубине парка Карла Шурца, напротив Грейси-Мэншн. Заплатив по счету водителю в тюрбане, который, похоже, в жизни не ел ничего, кроме чеснока, Морин со вздохом облегчения вышла из машины и двинулась по асфальтированной аллейке, что вела к официальной резиденции мэра Нью-Йорка. Справа доносились крики детишек, игравших в небольшом парке. Вот эту площадку со скульптурой Питера Пэна в центре она сотни раз видела в кино. Ей подумалось, что, по сути дела, весь Нью-Йорк – гигантская съемочная площадка; его достопримечательности столько раз виданы на экране, что вживую на них и смотреть уже не хочется.
С этими мыслями Морин дошла до скамейки и села, сознавая, что кто-то насильно втягивает ее в безумную историю, хотя со стороны она кажется девушкой, присевшей отдохнуть перед началом второй половины дня.
Именно этого Морин сейчас и хотелось: быть нормальным человеком, жить нормальной жизнью, освободиться от воспоминаний, и своих, и главным образом чужих. Сделанное вчера открытие сперва ошеломило ее. На нее обрушились дикие образы, принесенные в виде посланий из неизвестности, а противнее всего то, что в этой неизвестности было совершено убийство.
И опять она жертва.
Опять и все еще…
Сначала она все видела собственными глазами, потом – глазами другого человека, которые теперь достались ей.
Морин сняла очки и положила их на скамейку рядом с собой, чтобы слезы беспрепятственно лились в надежное пристанище прижатых к лицу ладоней. Когда она увидела по телевизору лицо убитого парня и узнала, как это произошло, ей понадобилось несколько минут, чтоб выйти из столбняка. Затем на помощь пришел рассудок, за который она ухватилась, как за спасательный канат над пропастью.
Она взяла телефон и набрала номер профессора Роско в больнице «Святой веры». Его низкий голос внушил ей уверенность, как рука друга в беде.
– Здравствуйте, Морин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115