Ганс-Улоф провёл ладонями по лицу.
– Ты сумасшедший. В фонд? Уму непостижимо… – Он оставил своё лицо в покое и принялся теребить воротник рубашки. – Знаешь, то, что ты сейчас делаешь, у нас в науке называется «недопустимым обобщением». Это в высшей степени несерьёзно. Ты берёшь единичный случай и делаешь из него слишком далеко идущие выводы. Было всего одно вторжение, которое действительно сорвалось, и ты навешиваешь на меня бог знает что только потому, что остальные твои взломы обошлись без помех? Это глупо.
– Хорошо, другая тема. Кристина в продолжение двух месяцев звонила тебе каждые два дня, но именно с того момента, как я установил магнитофон, звонки разом прекратились. Что, тоже случайность?
– Гуннар, прошу тебя. Я-то тут при чём?
– Факт остаётся фактом: своими ушами я не услышал от Кристины ни звука.
Лицо его налилось кровью.
– А я-то что мог сделать? Дать ей твой номер телефона? – закричал он. – Да убери ты, чёрт возьми, свой проклятый пистолет.
Я поднял пистолет и нажал спуск. Раздался оглушительный выстрел. Пуля обломила угол шкафа и застряла в стене.
Ганс-Улоф чуть не задохнулся.
– Господи! Я уж думал… Быть того не может… Гуннар! Что это значит?
– Я хотел лишь убедиться, что он действует, – невозмутимо сказал я. – Мы можем подойти к делу и более научно, если хочешь. В науке ведь принято, что выдвигается гипотеза, которая объясняет все наблюдаемые факты, а потом её пытаются доказать, так?
Ганс-Улоф дрожал всем телом.
– Её ведь можно и фальсифицировать, – прошептал он, – но хорошо, давай. Если ты хочешь.
– Я спросил себя, почему, собственно, я вломился в «Рютлифарм», да ещё очертя голову, не имея представления, что это даст. Точнее говоря, это было сделано на основе дикой истории, которую ты мне рассказал. Кроме неё, у меня ничего больше не было. И случайно я узнаю, что ты большой знаток в изобретении диких историй. – Мой взгляд скользнул по полкам с криминальными романами. – Гипотеза, которая, как я уже сказал, исходит, увы, не от меня, гласит: всё, что происходило, было лишь маневром, чтобы как можно скорее упечь меня назад, в тюрьму, потому что ты боялся, вдруг я обнаружу, что Кристину никто не похищал.
Он выпрямился, разом побледнев как смерть. Я впервые заметил некоторое сходство между ним и теми мышами, которых он мучил в своей лаборатории.
– Что за чушь?! – воскликнул он. – Ты же был в тюрьме! Для чего бы мне понадобилось приводить в действие все мыслимые и немыслимые силы, чтобы тебя освободили, если я замышлял снова посадить тебя? Ведь я просто мог оставить тебя там, где ты сидел!
– А так ли это было?
– Да если хочешь знать, я ползал на коленях перед Сьёландером Экбергом.
– Чтобы он освободил меня или чтобы задержал в тюрьме?
– Что? Разумеется, чтобы он добился твоего освобождения путём помилования!
– Почему мне так трудно поверить в это? – Я снова протянул руку на спинку дивана. Там, где у меня наготове лежал пистолет, был и сложенный вчетверо лист бумаги. – Может, потому, что сегодня утром я обыскал твой кабинет и нашёл вот это? Кстати, твои тайники просто смешны. Тебе бы не мешало лучше прислушиваться к тому, что я рассказывал.
Он оцепенел. В другое время я бы испугался, что его хватит удар, но теперь почему-то мне верилось в это с трудом.
Я тряхнул бумажку, чтобы она развернулась, и показал её Гансу-Улофу. Это было письмо на бланке министерства юстиции, адресованное профессору Гансу-Улофу Андерсону.
«По распоряжению министра юстиции заключённые, отбывающие наказание за правонарушения, не связанные с физическим насилием, приговорённые к срокам более десяти лет и уже отбывшие более половины этого наказания, будут к первому декабря отпущены под надзор»
– прочитал я вслух. – И твой добрый друг Сьёландер пишет при этом:
«Это касается и твоего зятя Гуннара Форсберга в Стокгольмской тюрьме. Я решил предупредить тебя об этом, памятуя, с каким остервенением он набросился на тебя во время похорон Инги».
А ведь хорошо, небось, иметь такого заботливого и предупредительного друга, а? Распоряжение министра, как я выяснил, вышло первого ноября, а это письмо датировано третьим ноября. Таким образом, оно дошло до тебя за неделю до твоего слезливого визита ко мне в тюрьму.
Я бросил письмо на столик у дивана. Ганс-Улоф уставился на него, открывая и закрывая рот, как рыба, которую вынесло волной на берег.
– Но как… откуда?..
– Не ты освободил меня по моему требованию, ты просто знал, что я буду освобождён, и начал мне вешать на уши свои лживые истории. – Я снова поднял пистолет и навёл его на этого мерзавца. – Так что теперь твой черёд отвечать на мои вопросы так, чтобы твои ответы меня устроили, иначе я размажу твои церебральные нервные ткани по всему ковру. И первый вопрос: где Кристина? И не приведи Господь тебе ответить, что её нет в живых.
Ганс-Улоф вздохнул обессиленно, как человек, истекающий кровью. Его пальцы сцепились так, что побелели костяшки. Он таращился на край стола, на письмо, на унылый коричневый ковер на полу, на подоконник с запылёнными растениями, и не говорил ни слова.
– Сколько раз я ей говорил, чтоб она не расхаживала в таком виде, – горестно прошептал он.
И снова замолк. Стискивал пальцы. Смотрел в пустоту. Пыхтел.
– Я всегда говорил ей: накинь на себя что-нибудь. Но она не слушала. Только посмеивалась надо мной. – Последовал тяжёлый выдох, который, казалось, привёл в движение неудержимый словесный поток. – Она всегда любила бегать нагишом, с раннего детства. Инга даже поощряла это. Что летом, что зимой. Мол, укрепляет защитные силы организма. И это верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151