Это они дёргают за ниточки за ширмой правового государства и демократии. Другими словами, тебе придётся признать, что до сих пор ты верил в аиста и Санта-Клауса. А этого тебе не хочется. Потому ты и тянешь резину.
– Да. Может быть. – Он вздохнул. – Но знаешь, хоть ты всё и разложил по полочкам и для тебя всё ясно, как день, мне всё это кажется нереальным…
Нет, он подействовал мне на нервы. Я резко встал.
– Конец дебатам. Мне всё равно, как ты это устроишь, но сейчас ты пойдешь и позаботишься о том, чтобы я оказался на свободе и смог разыскать Кристину. Или больше никогда не попадайся мне на глаза, если жизнь тебе дорога.
В три шага я был у двери и ударил в неё ладонью.
– Эй! Свидание окончено!
Глава 17
Я всегда воспринимал тюрьму, как слепок общества, разве что здесь всё более обнажено и непритворно и понятно даже самым простодушным. Здесь, как и снаружи, людям приходится выполнять отупляющую работу за слишком маленькое вознаграждение. Но если там, снаружи, человека наркотизирует сложное, почти невидимое глазу плетение из медийных соблазнов, культурных легенд, иллюзий и галлюцинаций, не давая ему ощутить давление экономического принуждения, то в тюрьме господствует непререкаемая власть замков, запоров, железных дверей и цепей. Есть предписания, и есть охранники, которые добиваются их исполнения. Каждому вновь поступившему быстро, а при необходимости и больно, дают понять, что он получит в случае протеста и сопротивления. Внутри тюремных стен механизмы общества работают так неприкрыто, что постичь их может каждый.
Как внутри, так и снаружи люди возмещают свои неудачи – одни бегством в наркотики или пьянство, другие жестокостью к самим себе и насилием против других.
Разумеется, я приспособился, нашёл лазейки, которые неизбежно присутствуют в любой системе, какой бы простой или сложной она ни была, и использовал их. Я отвоевал свои крошечные свободы, раздобыл себе маленькие спецправа, создал себе условия, в которых можно было продержаться. Власть имущие в нашей грубо сработанной модели внешнего мира, охранники – тоже всего лишь люди и потому чувствительны к приветливому слову, охочи до уважения и признания, подвержены влиянию в пределах своей свободы действий. Моя работа в тюрьме состояла в раздаче инструментов и была хотя бы не такой тупой, как та, которую выполняли остальные этими самыми выданными мною инструментами. К тому же я, так сказать, автоматически оказывался в списке, когда шведское правительство в очередном припадке активности проникалось верой, что заключённые путём повышения образования лучше смогут приспособиться к последующей гражданской жизни. В девяти из десяти случаев правительственный вклад в адаптацию состоял из компьютерных курсов, и если не считать того, что нас по очевидным причинам держали подальше от всего, связанного с Интернетом, я всё же мог поспевать за стремительным развитием персональных компьютеров. А это для меня, с точки зрения моей профессии, действительно было важным подспорьем.
С первого дня заключения я лихорадочно ждал последнего. И главной причиной этого было не моё естественное стремление к свободе, причина крылась скорее в людях, которые меня в тюрьме окружали. Ведь почему тюремные структуры так наглядны и просты для понимания? Они обязаны быть таковыми, иначе большинство сидельцев не врубались бы, что им делать и чего не делать.
Ибо среднестатистический узник тюрьмы глуп настолько, что представить почти невозможно. Даже самый большой идиот в том детдоме, где я вырос, – а там было полно идиотов, – казался бы в здешнем окружении просто гением, заслуживающим Нобелевской премии. Собственно, это было самое унизительное в наказании лишением свободы: вдруг очутиться на одной ступени с этими… существами, ментальная ёмкость которых не выходит за рамки простой реакции на раздражитель, как то: «хочу иметь – хватаю» или «не могу терпеть – бью». В столовой рядом со мной сидели мужчины с интеллектом осы-наездницы, и нередко приходилось ради телесной целости и невредимости участвовать в разговорах, в которых и Сэмюэлю Беккету было бы чему поучиться по части абсурдности.
Я часто спрашивал себя, не является ли средний уровень тюремного интеллекта следствием того, что полиция тоже не семи пядей во лбу и изловить поэтому способна лишь необычайно глупых преступников. Но как же, чёрт возьми, они тогда смогли поймать меня?
После разговора с ненавистным зятем мне стало ещё тяжелее переносить тюремную обстановку. Безжизненную серость коридора. Всегда один и тот же запах при входе в столовую и псевдокрасивые цветные орнаменты на её стенах. Удушающую тесноту моей камеры.
И Гансу-Улофу, конечно, удалось добиться моего освобождения. Правда, пришлось ждать целую неделю, но потом меня отконвоировали в кабинет директора, который, держа в руках письмо на официальном бланке, с фальшивой улыбкой оглядел меня с ног до головы и известил, что я буду досрочно освобождён из тюрьмы и остаток наказания буду отбывать условно.
– Когда? – задал я единственный вопрос.
– Первого декабря, – сказал директор.
Это был неприметный мужчина с мясистым лицом, водянистыми глазами и склонной к экземе кожей, гнусавый и постоянно создающий вокруг себя беспорядок. Ходили слухи, что недавно от него ушла жена, после двадцати трёх лет брака.
– Значит, на следующей неделе? – уточнил я.
– Ну да, в понедельник. Придётся подождать, – рявкнул он. Улыбка с его лица исчезла, как не бывало. – Я против этого, говорю вам совершенно откровенно. Директивы, на которых основано ваше освобождение, на мой взгляд, сомнительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151