На нижнем этаже тёплого подземного гаража, где почти не было машин и движения, я закрасил надпись, которую мне нанесли на кузов машины накануне. Это мне не очень удалось, тон краски был другой, а тип тем более – ну хорошо, с этим у меня появятся проблемы, когда я буду возвращать машину, но сейчас мне было на это наплевать.
Я нашёл тот подъезд к Каролинскому институту, который мне описал Ганс-Улоф, нашёл и само здание, и парковку. Строение – куб из выкрашенного красной краской гофрированного листа – походило бы на склад, если бы в окнах не были видны лаборатории и кабинеты, белые столы с микроскопами, раковины из нержавейки, компьютеры и полки с регистраторами. На входной двери была надпись: «Е 1». Всё точно.
Я оставил в коробке лишь поисковое оснащение, но когда я поднёс её к двери и позвонил, открыл мне не Ганс-Улоф, как было условлено, а плохо выбритый молодой человек в очках и в белом лабораторном халате.
– Да, что вам угодно? – спросил он и оглядел меня с недоумением.
– Курьерская служба, – сказал я первое, что пришло мне в голову. – Мне нужен здесь один профессор, эм-м… – я сделал вид, будто считываю фамилию с наклейки, которой на самом деле не было, – Андерсон.
Мой собеседник решительно помотал головой.
– Вы не туда попали. Кабинет профессора Андерсона находится на Совиной аллее, – он выступил на шаг и показал мне направление. – Вон там, впереди свернёте направо…
Проклятье, вот уж мне было совершенно ни к чему, что этот мерзкий тип меня увидел! Тип, который знает профессора Андерсона.
– Извините, – перебил я, – но мне чётко было сказано, что он здесь.
Он разглядывал меня, как, возможно, разглядывает под микроскопом возбудителей болезни.
– Это меня удивляет. Тогда подождите, я быстренько позвоню.
– Но я могу хотя бы войти внутрь? Иначе я себе здесь что-нибудь отморожу.
– Мне очень жаль, но это лабораторный отсек, – холодно заявил он. – Вход сюда разрешён только персоналу, имеющему допуск. – Он хотел взять трубку, но вдруг остановился, оглянувшись в темноту, и сказал: – Надо же, вот и он сам…
Ганс-Улоф появился, тоже в белом халате, с закаменевшим, как маска, лицом. Он поздоровался со мной так, будто никогда в жизни меня не видел, отпустил своего ревностного Цербера и обратился ко мне:
– Не могли бы вы пронести это, куда я скажу?
– Это входит в сервис, – ответил я. – Но мне ещё понадобится и ваша подпись.
– Хорошо, – кивнул Ганс-Улоф и подержал мне дверь, когда я вносил коробку.
Я следовал за ним по тёмному лабиринту из узких высоких ходов. Через каждые несколько шагов попадались двери то справа, то слева, на которые были наклеены бумажки с надписями – например, Лаборатория 15, Фредхольм или Лазер – не входить, когда горит лампочка. Стояла мертвая тишина, если не считать отдалённого шума машин.
– По пятницам к концу дня здесь уже никого не бывает, – сдержанно сказал Ганс-Улоф, открыв наконец дверь для нас. – Все уходят на уикенд.
Мы вошли в голое помещение без окон, в котором стояло лишь несколько столов и стульев. На белой доске на стене красовались химические формулы, из которых я узнал лишь одну – аскорбиновой кислоты.
– Но этот старательный охранник, однако, не ушёл, – ответил я после того, как дверь снова закрылась. – Кто это, кстати?
Ганс-Улоф опустился на стул. Маска спала с его лица, и я увидел перед собой смертельно измождённого человека.
– Один из моих аспирантов, – сказал он. – Его жена недавно родила, с тех пор его не выгонишь отсюда.
– Бывает. – Я поставил коробку на стол и оглядел стены. Тонкие перегородки, не вызывающие большого доверия. Если за стенкой кто-то есть, ему и жучка не надо, чтобы слышать всё, о чём мы говорим. – А нет здесь других таких же счастливых отцов семейств?
Ганс-Улоф помотал головой.
– Больше никого. Никто нас не услышит.
– Будем надеяться. – Я начал распаковывать коробку. – Итак, в принципе это очень просто. Ты должен…
– Они звонили ещё раз, – сказал Ганс-Улоф.
Я замер, положил последнюю часть «санитара» назад в коробку и посмотрел на него.
– И что?
– Я не должен идти на Нобелевский банкет, а должен сидеть дома и ждать указаний.
– Ага, – сказал я. Об этом я и не подумал. Будучи членом академии, присуждающей премию, Ганс-Улоф обычно участвовал в нобелевских торжествах, и его место, насколько я припоминаю, было даже на сцене.
– И, – с дрожью добавил Ганс-Улоф, – они сказали, что это последний звонок до будущей среды.
У меня сразу возникло недоброе предчувствие.
– Тогда мы можем не возиться с магнитофоном?
– Да, – отсутствующе подтвердил он. – Как ты думаешь, Кристина ещё жива?
Это был большой вопрос. Может, они её уже убили? Или она всё-таки сбежала от них и прячется где-нибудь, а они её отчаянно ищут? Нет, глупая надежда. Если бы это было так, она бы уже позвонила.
– Лучше бы она была жива, – прорычал я. – В противном случае эти бандиты погибнут страшной смертью, не будь я Гуннар Форсберг.
Дурацкое заявление. Свист в лесу. Даже в моих собственных ушах это прозвучало пошло.
Ганс-Улоф уставился в пустоту. Я видел, что один мускул на его лице нервно дёргается. Мне вдруг показалось таким ребячеством то, что я дал ему надежду. Каким самоуверенным я был вначале! Как будто всё это – дело лишь нескольких часов, которое можно уладить при помощи нескольких взломанных замков, ударов кулака и пистолета в руке.
При этом в делах шантажа я понимал так же мало, как и он. В принципе, я тоже лишь читал об этом. То, что моя профессия по случайности уголовно наказуема, отнюдь не делает меня экспертом в остальных уголовно наказуемых деяниях.
Между тем, если честно – чем дальше, тем более смутно я представлял себе, что замышляли похитители Кристины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151