Хорек был тяжел всей тяжестью человека, потерявшего сознание.
"Вот и Хорек", - сказал кто-то в зале, и раздался общий смех.
- Деллу следовало бы не пускать его, - Мэтт тяжело дышал. - Знает же,
чем это всегда кончается.
Кое-как они добрались до дверей, потом по деревянным ступенькам
спустились на автомобильную стоянку.
- Легче, - проворчал Бен, - не уроните.
Ноги Хорька прыгали по ступенькам, как деревяшки.
- "Ситроен"... там, в последнем ряду.
Воздух похолодел - завтра листья на деревьях станут кровавыми. У
Хорька начало клокотать в горле, голова его подергивалась.
- Сможете уложить его, когда приедете? - спросил Мэтт.
- Думаю, да.
- Отлично. Посмотрите, над деревьями видно крышу Марстен Хауза.
Действительно, конек крыши виднелся над массой верхушек сосен,
заслоняя звезды.
Голова Хорька привалилась изнутри к стеклу машины, придавая ему
какой-то гротескный вид.
- Так в четверг, в одиннадцать?
- Спасибо. И за Хорька спасибо тоже, - Мэтт протянул руку, и Бен
пожал ее.
Бен сел в машину и направился к городу. Когда неоновая вывеска Делла
исчезла за деревьями, дорога сделалась пустынной и черной. Бен подумал:
"На этих дорогах теперь нечисто".
Хорек издал короткий храп, сопровождаемый стоном, и Бен подпрыгнул.
"Ситроен" слегка вильнул.
"С какой стати я так подумал?"
Ответа не было.

Он опустил боковое стекло, направив поток холодного воздуха на
Хорька, и, к тому времени как "ситроен" подъехал к дверям Евы Миллер,
Хорек обрел какое-то смутное полусознание. Бен отволок его,
спотыкающегося, через заднюю дверь в кухню, слабо освещенную горящей
печкой. Хорек застонал, потом пробормотал хрипло: "Чудесная девчонка, а
замужние, они... знаешь..."
От стены отделилась тень и оказалась Евой, огромной, в потрепанном
домашнем халате, с тонкой сеткой на волосах. Лицо ее выглядело бледным и
призрачным от ночного крема.
- Эд... - проговорила она. - Ох, Эд, ты опять?
Глаза Хорька открылись при звуке ее голоса, и лицо тронула улыбка.
- Опять, опять и опять, - прохрипел он. - Ты-то должна знать,
кажется.
- Вы не могли бы отвести его в спальню? - попросила она Бена.
- Конечно, невелик труд.
Он крепче обхватил Хорька и втащил его по лестнице.
Дверь в комнату оказалась открытой. Оказавшись в кровати, Хорек в ту
же минуту лишился всяких признаков сознания и погрузился в глубокий сон.
Бен осмотрелся. Комната выглядела чистой, почти стерильной, порядок в
ней царил, как в солдатском бараке. Когда Бен принялся за ботинки Хорька,
Ева Миллер сказала у него из-за спины:
- Оставьте, мистер Мерс. Идите к себе.
- Но надо же...
- Я раздену его. - Лицо ее было серьезным, исполненным достойной
печали. - Я делала это раньше. Много раз.
- Ладно.
- Бен отправился наверх, не оглянувшись. Он медленно разделся,
подумал, принимать ли душ, и решил обойтись. Лег, смотрел в потолок и не
спал очень долго.


6. ЛОТ (2)

Осень и весна приходили в Джерусалемз Лот внезапно, как тропические
рассветы и закаты. Но весна - не лучший сезон в Новой Англии: слишком
коротка, слишком неуверенна, слишком склонна без предупреждения
превращаться в яростное лето. В апреле случаются дни, которые остаются в
памяти дольше, чем ласка жены, чем ощущение беззубого ротика ребенка на
соске груди. Но в середине мая солнце встает из утренней дымки авторитарно
и властно, и вы знаете, стоя в семь утра на пороге, что роса испарится к
восьми, что пыль, поднятая автомобилем, будет висеть в неподвижном воздухе
минут пять и что к часу дня у вас на третьем этаже текстильной фабрики
будет девяносто пять градусов [по Фаренгейту; +35 по Цельсию] и рубашка
облепит вас, будто промасленная.
И когда во второй половине сентября приходит осень, она кажется
старым желанным другом. Она устраивается, как и подобает старому другу, в
вашем любимом кресле, раскуривает трубку и рассказывает до ночи о виденном
и слышанном с тех пор, как вы расстались.
Так продолжается весь октябрь, а иногда и добрую половину ноября.
Небеса остаются ясными, темно-голубыми, и по ним спокойными белыми овцами
плывут облака. Начинается ветер, который уже не успокаивается. Он торопит
вас по улице, он сводит с ума опавшие листья. От ветра у вас начинает ныть
где-то глубже, чем в костях. Может быть, это просыпается в душе нечто
древнее, видовая память, требующая: перемещайся или умри. От этого не
спрятаться в доме. Вы можете стоять в дверях и следить, как движутся тени
облаков через Гриффиново пастбище на Школьный Холм - свет, тень, свет,
тень, свет, тень - словно открываются и закрываются божьи ставни. Можете
следить, как осенние цветы кланяются ветру, будто многочисленные и
безмолвные молящиеся. И если нет ни машин, ни самолетов и ничей дядюшка
Джон не стреляет фазанов в соседнем лесу, то кроме биения собственного
сердца вы можете услышать еще один звук: звук жизни, завершающей цикл,
ждущей первого зимнего снега для исполнения последних своих обрядов.

В тот год первым днем настоящей осени оказалось двадцать восьмое
сентября - день, когда Дэнни Глика похоронили на кладбище "Гармони Хилл".
В церковь ходили только родные, но кладбищенская служба была открытой
и туда собралась немалая часть города: одноклассники, любопытные, старики.
Они приехали по Бернс-роуд длинной цепью, местами скрывающейся из глаз за
очередным холмом. Фары всех машин горели, несмотря на солнечный день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106