На фильм "Дочь генерала" с Джоном Травольтой.
Травольта снимался также в фильме, снятом по "Керри", моему первому роману.
Он играл там роль злодея. С тех пор прошло уже столько лет...
"Когда?" -- спрашиваю я. -- "Когда я могу ей это сказать?"
"Скоро", -- отвечает мне голос, потом я снова отключаюсь. На этот раз
это не просто короткий обрыв пленки, на этот раз в моей памяти отсутствует
целый кусок; я помню только сияние каких-то ламп, смутные, быстро
пропадающие очертания лиц, операционных залов и угрожающе возвышющихся надо
мной рентгеновских аппаратов; потом идут сумбур и галлюцинации, вызванные
морфием и дилаудидом; потом я слышу отдающие эхом голоса и чувствую руки,
которые прикасаются ко мне и смачивают мои сухие губы тампонами, пахнущими
мятой. Большей частью, однако, передо мной полный мрак.
Оценка Брайана Смита, данная моим повреждениям, оказалась довольно
умеренной. Моя голень была сломана по меньшей мере в девяти местах. Ортопед,
собиравший мои конечности по крупицам, почтенный Дэвид Браун, сказал, что
место под моим правым коленом выглядело как "каша в носке". Размеры
повреждений голени заставили его сделать два глубоких надреза -- называется
это "медиальная и латеральная фасциотомия", -- чтобы ослабить в ноге
давление, вызванное многократным переломом большой берцовой кости, и
увеличить приток крови к голени. Без этих фасциотомий (или если бы к ним
прибегли слишком поздно) мою ногу, скорее всего, пришлось бы ампутировать.
Правое колено было расщеплено почти в самой середине; "терминус техникус"
для этого повреждения звучит как "интерартикулярная осколочная фрактура
тибиального сегмента". Помимо того, я получил фрактуру ацетабулы правого
бедра (иными словами, сильную деформацию бедренного основания), а также
открытую интертрохантарную фрактуру в той же области. Позвоночник оказался
надломленным в восьми местах. Из ребер было сломано четыре штуки. Моя правая
ключица не пострадала, однако кожу на ней снесло начисто. Рану на голове
пришлось сшивать двадцатью или тридцатью швами.
М-да, я бы сказал, что в общем и целом Брайан Смит был несколько
сдержан в своей оценке.

Поведение мистера Смита за рулем в настоящем случае рассматривалось
обвинительной комиссией, которая возбудила против него дело по двум пунктам:
угроза участникам дорожно-транспортного движения (довольно серьезно) и
нанесение тяжелых телесных повреждений (очень серьезно, светит прямой
дорогой в тюрьму). После тщательной проверки дела прокурор, занимающийся
подобными историями в нашем уголке мира, дал санкцию на то, чтобы Смит
признал себя виновным по менее серьезному пункту обвинения -- угрозе
участникам дорожно-транспортного движения. Ему дали шесть месяцев тюрьмы
(условно) и на год лишили водительских прав. Принимая во внимание, что Смиту
был назначен годичный испытательный срок, в течении которого ему запретили
водить моторные транспортные средства типа снегоуборщиков и машин повышенной
проходимости, можно предположить, что он на законных основаниях снова начнет
колесить по нашим дорогам с осени или зимы 2001-го года.
Дэвид Браун собрал мою ногу за пять марафонских операций. Под конец их
я был худ и слаб. Моей терпимости пришлось проходить суровую проверку. Как
бы то ни было, операции дали мне реальный шанс снова начать когда-нибудь
ходить. На моей ноге было закреплено большое устройство из стали и
карбоновых волокон под названием внешний костный фиксатор. Восемь больших
стальных стержней, называемых шанцевыми штырями, вели от фиксатора к костям
над и под коленом. Пять стальных игл потоньше лучевидно выходили из колена.
У них был такой вид, словно ребенок нарисовал лучи к солнцу. Благодаря им
колено находилось в состояние покоя. Три раза в день медсестры вытягивали
маленькие иглы и большие штыри и смачивали отверстия перекисью водорода. Я
еще никогда не окунал свою ногу в керосин и не поджигал ее потом, но если
мне когда-нибудь придется это сделать, то я наверняка буду чувствовать себя
тогда примерно так, как при том ежедневном уходе за штырями.
19-го июня меня привезли в больницу. 25-го я впервые встал на ноги,
проковылял три шага к стулу, сел на него в операционном облачении, опустил
голову и тщетно пытался сдержать слезы. В случаях, подобных моим, люди
внушают себе, что им повезло, просто невероятно повезло, и зачастую это
срабатывает, ибо, по сути, так оно и было. Но иногда никакие внушения не
помогают. Тогда люди плачут.
Через день или два после этих первых шагов началась физиотерапия. За
первый заход я с помощью передвижной опоры, пошатываясь, проделал десять
шагов по коридору. В то же время училась ходить еще одна пациентка -- сухая
восьмидесятилетняя женщина по имени Элис, перенесшая апоплексический удар.
Мы то и дело подстегивали при ходьбе друг друга, если у нас еще оставались
силы. На третий день я сказал Элис в коридоре, что когда она идет так, то у
нее видны трусы.
"А у тебя, парень, повсюду видны щели", -- пропыхтела она и поковыляла
дальше.
4-го июля я мог уже так долго оставаться сидеть в кресле-каталке, что
меня вывезли на погрузочную эстакаду за больницей, откуда я наблюдал за
праздничным фейерверком. Стояла невероятная жара, улицы были заполнены
людьми, которые все что-то ели, пили пиво и лимонад и задирали головы к
небу. Тэбби стояла рядом со мной, держала меня за руку, а небо озарялось
красно-зеленым и желто-синим цветом.
1 2 3 4 5 6