Два дня тот пролежал с тяжелым гриппом -
кажется, гонконгским, хотя могу и ошибаться,- а тут потащился в
столовку за супом и жареными хлебцами и на тебе, хлопнулся в
обморок.
А ростепель продолжалась. Люди собирались кучками, причем
кучки эти быстро распадались и так же быстро возникали.
Невозможно было слишком долго видеть одни и те же лица - в голове
начинали крутиться нехорошие мысли. Слухи распространялись со
скоростью света. Кто-то видел уважаемого профессора-историка
возле моста и он якобы то рыдал, то хохотал, как безумный. Кто-то
слышал, что Гейл Керман перед смертью написала кровью два
пророческих слова на стоянке возле отделения зоологии. А еще
говорили, что это ритуальные убийства с политической окраской и
совершены они якобы экстремистом, бывшим членом организации
"Студенты за демократическое общество", в знак протеста против
войны во Вьетнаме. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота. В
Нью-Шароне эсдэовцев было семь душ. Одна такая акция, и от
местной организации мокрого бы места не осталось. Из этой "утки"
родились совсем уже зловещие слухи, которые распространялись
здешними правыми. Короче, в течение сумасшедшей ростепельной
недели мы все только тем и занимались, что высматривали повсюду
экстремистов.
Репортеры, кидавшиеся из одной крайности в другую, дружно
игнорировали очевидную схожесть почерка нашего убийцы с
действиями знаменитого Джека Потрошителя, предпочитая искать
аналогии в далеком 1819 году. Энн Брэй была найдена на раскисшей
земле, однако не было никаких следов - ни нападавшего, ни жертвы.
Бойкий журналист из Нью-Гэмпшира, явно питавший слабость к
мистике, окрестил убийцу Мартовским Выползнем в честь
небезызвестного доктора Джона Хокинса из Бристоля, прикончившего
пятерых своих жен различными аптекарскими инструментами. Отчасти,
наверное, из-за отсутствия на мокрой земле каких бы то ни было
следов эта кличка сразу закрепилась за убийцей.
Двадцать первого зарядил дождь. Торговые ряды в виде каре и
сам внутренний дворик превратились в стоячее болото. Полиция
объявила, что сокращает количество патрульных машин вдвое, зато
внедряет переодетых детективов, мужчин и женщин.
Студенческая газета вышла с резкой, хотя и не совсем внятной
редакционной статьей. Смысл ее сводился к тому, что из-за этого
маскарада с ряжеными полицейскими, изображающими из себя
студентов, невозможно будет отличить чужака-преступника от
подставных фигур.
Вместе с сумерками снова опустилась туманная мгла и не спеша,
словно бы в раздумьи, поползла по улочкам, накрывая дома один за
другим. Вся такая легкая, бесплотная и при этом неумолимая,
зловещая. В том, что Мартовский Выползень был мужчина, никто не
сомневался, а его сообщницей была эта мгла - женщина... такое у
меня было ощущение. Наш маленький колледж словно угодил ненароком
в пылкие объятия двух безумцев, чье брачное ложе было освящено
кровью. Я сидел, курил, смотрел, как вспыхивают огни в
сгущающихся сумерках, и задавался вопросом: "Все ли на этом
закончилось?" В комнату вошел мой сосед и тихо прикрыл за собой
дверь.
- Скоро пойдет снег, - сказал он.
Я обернулся.
- Что, объявили по радио прогноз?
- Нет, - сказал он. - Тут прогноз не нужен. Про весенний
"молочный кисель" слышал?
- Вроде слышал, - сказал я. - В детстве. Это что-то из
лексикона наших бабушек.
Он стоял рядом, глядя в окно на подступающую тьму.
- Бабье лето не каждый год бывает, - сказал он, - а такая
весна вообще редкость. В здешних краях настоящее бабье лето - в
три года раз. А такое - раз в десять лет. Это же ложная весна,
обманная... точно так же, как бабье лето - обманное лето. Моя
бабка говорила: "После этого "молочного киселя" жди возврата
зимы. Чем дольше эта ростепель, тем сильнее обрушится снежная
буря".
- Сказки, - сказал я. - Неужели ты в это веришь? - Я заглянул
ему в глаза. - И все равно как-то не по себе. Тебе тоже?
Он ободряюще улыбнулся и стянул одну сигаретку из раскрытой
пачки, лежавшей на подоконнике.
- Я подозреваю всех, кроме нас с тобой,- сказал он, и улыбка
его как-то съежилась. - Бывает, что и тебя подозреваю. Ну что,
сыграем в клубе на бильярде? Даю тебе фору - десять шаров.
- На следующей неделе у нас контрольная по тригонометрии. Как
бы не схлопотать жирный "неуд" и пару ласковых впридачу.
Он ушел, а я еще долго глядел в окно. А когда я открыл книгу и
стал понемногу врубаться, мысленно я был там, среди блуждающих
вечерних теней, там, где вступал в свои права главный призрак.
В эту ночь была убита Адель Паркинс. Шесть полицейских машин и
семнадцать агентов в штатском, в том числе восемь девушек из
самого Бостона, с виду обычные студентки, - вот такими силами
патрулировался кампус. И все равно Мартовский Выползень прикончил
новую жертву, безошибочно выбрав ее среди "своих". И ложная,
обманная весна была его пособницей, его подстрекательницей. Он
убил новую жертву и оставил за рулем ее "доджа" модели 1964 года,
где ее утром и нашли... не всю... что-то лежало на заднем
сиденье, а что-то в багажнике. На ветровом стекле кровью было
нацарапано (нет, это уже не слухи): ХА! ХА!
Городок охватила легкая паника. Адель Паркинс мы как бы знали
и не знали. Неприметная, задерганная женщина, которая гнула спину
в студенческой столовке в вечернюю смену, когда прожорливая
шатия-братия по пути из библиотеки опустошает подносы с
гамбургерами.
1 2 3 4