За стенами бегали мыши. В дальнем уголке сознания стрелка промелькнула
мысль, что это, вероятно, единственное заведение в городе, процветающее
настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на живот. Она
сильно вздрогнула, потом расслабилась.
- Человек в черном, - напомнил он.
- Обязательно надо все выспросить, да?
- Да.
- Ладно. Расскажу. - Она обеими руками вцепилась ему в руку и
рассказала.

7
Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая
верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам завесу песка и крутящиеся
ветряками кукурузные стебли. Кеннерли повесил на двери конюшни замок,
прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины ставнями и заперли
ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи летели по нему
столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так
недавно, увидели нечто ужасающее.
Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко рябившей под ветром
парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с
бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству
дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
Но человек в черном проехал мимо, не крикнув тянувшему повозку
гнедому "Тпрру!". Колеса крутились, взбивая пыль, и ветер с готовностью
подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот был монахом или
священником: он был в припорошенной светлой пылью черной рясе, а голову
покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил и хлопал на
ветру. Из-под облачения выглядывали тяжелые башмаки с пряжками и
квадратными носами.
Остановившись перед заведением Шеба, человек в черном привязал
лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул. Человек в черном
обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под солнцем и
ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто не
заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма
методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от
бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы
упившегося почти до бесчувствия Шеба, который испытывал сладострастное
упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с
горячечной быстротой перелетающего от игрока к игроку волана, сновали,
точно челнок ткацкого станка.
Хриплые, визгливые голоса и зычные вопли не могли заглушить ветра,
хоть иной раз как будто были готовы потягаться с ним. В углу Захария,
забросив юбки Эйми Фелдон ей на голову, малевал на коленках девицы знаки
зодиака. По комнате крутилось еще несколько женщин. Их щеки горели жарким
румянцем. Сочившееся в двери заведения предгрозовое зарево словно бы
передразнивало их.
Норта положили на два стола в центре комнаты. Его башмаки сложились в
мистическое V. Ослабшая челюсть отвисла в ухмылке, однако глаза ему кто-то
закрыл, положив на веки по пуле. Руки Норта с веточкой бес-травы были
сложены на груди. От него шла несусветная вонь.
Человек в черном откинул капюшон и подошел к стойке. Алиса глядела на
него, ощущая трепет, смешанный с таившимся у нее внутри знакомым желанием.
Никаких религиозных символов на человеке не было, хотя само по себе это
ничего не значило.
- Виски, - сказал он. Голос был негромким и приятным. - Хорошего
виски.
Она полезла под стойку и выставила бутылку "Звезды". Алиса могла бы
всучить ему местную самогонку, как лучшее, что у нее есть, но не сделала
этого. Она наливала, а человек в черном наблюдал за ней. У него были
большие, светлые, блестящие глаза, но слишком густой полумрак не позволял
точно определить, какого они цвета. Желание Алисы усилилось. Крики и
гиканье позади не утихали. Шеб, никудышный мерин, заиграл "Рождественских
солдат", и кто-то уговорил тетушку Миль спеть. Ее искаженный до
неузнаваемости голос прорезал стоявший в комнате гомон, точно тупой топор
- мозг теленка.
- Эй, Элли!
Обиженная молчанием незнакомца, возмущенная бесцветностью его глаз и
ненасытностью своего лона, она отошла, чтобы отпустить пива. Алиса
страшилась своих желаний. Они были непостоянны, переменчивы и
неуправляемы. Что, если они означали климакс, который, в свою очередь,
предвещал подступающую старость - в Талле, как правило, недолгую и
горькую, точно зимний закат.
Алиса цедила пиво, покуда бочонок не опустел, и сама почала другой,
хорошо зная, что звать Шеба бессмысленно. Он прибежал бы весьма охотно,
как пес - да он и был псом, - и, если бы не отрубил себе пальцы, то залил
бы пеной все вокруг. Пока она двигалась подле бочонка, незнакомец
неотступно наблюдал за ней - Алиса чувствовала на себе его взгляд.
- Оживленно у вас, - сказал он, когда она вернулась. К виски он еще
не притронулся и просто перекатывал стакан в ладонях, чтобы согреть.
- Поминки, - откликнулась Алиса.
- Я заметил покойного.
- Все они бездельники и любители поживиться на чужой счет, - с
неожиданной ненавистью сказала она. - Все любят дармовщинку.
- Их это возбуждает. Он мертв. Они - нет.
- Когда он был жив, над ним насмехались все, кому не лень.
Несправедливо, если и сейчас он будет посмешищем. Это... - Она осеклась,
не в состоянии выразить, каково это или насколько оно непристойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10