— Подсолнух! — воскликнул он, гордо улыбаясь и щурясь на солнце. Она позволила глазам еще немного отдохнуть на его лице; ах, чистота его черт, цветочно-нежная кожа с золотистым налетом ниже челки. Вот он, ее podsolnechnik, ее здешний подсолнух; утратив подсолнухи России, здесь она нашла самый драгоценный цветок ее сердца.— Чему ты улыбаешься?— Ах, — сказала она, — я вспоминаю тот день, когда мы играли с тобой в подсолнух и ты испугался этой гадкой вороны. Мой douschka, какой же ты был плакса!— Неправда! — оттолкнул он ее.— Правда. Ведь все люди плачут. Это полезно для легких. Ага. Когда твой дядя приедет домой, поможешь мне отвезти цветы?Он побледнел, глядя на нее с испугом. Дядя Джордж? Домой?— Отвезти цветы? — повторил он дрожащим голосом, к горлу подступила тошнота.— На кладбище. Когда дядя Джордж приедет. Винни отвезет нас на его машине, и мы украсим могилы. Мы уедем тайно и никому ничего не скажем, так что твоя мама не расстроится, а?Он бросил взгляд в сторону амбара, где силуэт Рассела то и дело мелькал в люке. «Погоди, вот мой папа приедет домой!» — Да, конечно. Я поеду с тобой. — Он глубоко вздохнул, стараясь делать это медленно и осторожно, чтобы она не заметила его испуга. О, эти тайны, которые он должен хранить...— А разве ты не пойдешь на гольф, носить клюшки для дяди Джорджа?Отсрочка приговора! Он забыл, что дядя Джордж играет в гольф после службы. Если он захочет пройти вторые девять лунок, то не явится раньше семи, к тому же он всегда делает перерыв перед девятнадцатой лункой, чтобы выпить.Вид Нильса пробудил в ней подозрения. Она нацелила на него пристальный взгляд.— Ну так как?Да, выкрикнул он, больше он не будет таскать клюшки для дяди Джорджа, никогда. Почему? Ну, потому что сегодня утром его исключили из гольф-клуба. За что? Ну, они с Холландом пришли пораньше и взяли электрическую тележку возле вторых лунок, чтобы пособирать потерянные вчера мячи, и работник, подстригавший газон, поймал Нильса, и теперь его исключили.— И мы еще отдали ему все мячи, которые нашли. На целых два доллара, не меньше. Гадство!— Нильс! — укорила она.Он посмотрел на нее снизу вверх:— Ада!— Да?— Откуда ты всегда знаешь?— Знаю — что?— Когда говорят правду, а когда нет. Откуда ты знаешь?— Вовсе не всегда. — Она посмотрела на него. — Но ведь ты тоже знаешь, детка, так ведь?Он нахмурился.— Ну, — сказал он в замешательстве, — иногда у меня получается. — Он приставил губы к ее уху, прикрыл рот ладонью, изображая конспирацию. — Может, мы попробуем поиграть?Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы — все до единого собственные. У них была такая игра, особая, и, подчиняясь ее правилам, она встала, прижала его к себе, направила его взгляд на стрекозу, пикирующую на соцветие кашки. Он вопросительно поднял на нее глаза.— Нет, смотри туда. На стрекозу смотри. Смотри внимательно.Насекомое зависло над соцветием, и он смотрел молча, пристально, долго, взгляд его застыл. Горячие воздушные волны набегали на него, и все сильнее и сильнее ощущал он терпкий запах трав. Стрекоза спикировала, зависла, опять спикировала, потом спустилась, зависла, как привязанная. Он все смотрел, ни на миг не отводя глаза, пока не почувствовал легкое прикосновение руки.— На что это похоже? — спросила она, в голосе звучало ожидание. — Ты чувствуешь, на что она похожа?— На самолет. Она похожа на самолет.Ах, подумала она, самолет — можно было предвидеть.В ней действительно было что-то от самолета, но не построенного, а... что? Сотворенного, подумал он. Он мысленно измерил длину ее тела, его тонкость, воздушность. Легче аэроплана, но такой же длинный, членистый корпус, металлические крылья в золотых и серебряных прожилках, радужные сказочные крылья неслышно машут, бьют так часто, что не уловишь глазом. Голова свободно вращается вокруг оси, зорко глядят алчные глаза в поисках пыльцы. Невесомая свирепая маленькая тварь, быстрее ласточки летит она, распугивая мошек в клеверных кущах, и пожирает, пожирает, пожирает...Тут стрекоза высоко взмыла в небо, и Нильс почувствовал, как и сам он отрывается от земли и, оставаясь в собственном теле, одновременно парит над лугом вместе с насекомым, чьи фасеточные глаза охватывают все вокруг: на запад пастбища, уходящие к хребту Авалон за рекой, и пропадающие в дымке Тенистые Холмы, укутанные облаками. К востоку, за домом, над верхушками деревьев видны крыши и шпили башен: Центр. Через заднюю калитку он мог заглянуть в огород и в прачечную, где стирала служанка Винни; он видел трамвай, бегущий по маршруту на Тенистые Холмы — от Талькоттского парома через Узловую улицу вон из города — на север, в Вавилон — на запад. Вавилон — конец линии.Все лежало перед ним как на макете, дома уменьшены, амбар как игрушка, люди на улицах — человекоподобные куклы. Смотри, там внизу, на земле, стоит Ада, совсем крохотная.Все это он обрисовал ей в мельчайших подробностях.— Вот на что это похоже, — закончил он, разгоряченный, бездыханный после полета.Она согласилась: так и должно быть, конечно. Тайну игры делили они на двоих, как запретный плод.Он улыбнулся:— Хорошо у меня получилось?— Да, детка.— Не хуже чем у Холланда?Тонкая кожа над булавкой-полумесяцем задрожала, улыбка незаметно угасла.— Ах, — сказала она наконец, — не хуже, чем у Холланда. Не хуже, чем у меня или у кого-нибудь другого. — Укрывшись за зонтиком, чтобы не выдать своих чувств, она смотрела за реку.— Еще раз, — попросил он и легко взял ее за руку, но она только улыбнулась в ответ:— Хватит на сегодня. — Так говорят все бабушки на свете.— Pajalsta, еще разок!Она взяла корзинку.— Мне надо набрать немного водяного кресса, чтобы Винни приготовила салат к ужину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66