Нильс видел, как Холланд дернулся, отвернулся и выключил фонарик.— Ну и рожа, — добавил Райдер, и Торри снова хихикнула.— А мне она нравится, — сказала она, потянувшись, чтобы расправить юбку-абажур хитрой, недобро глядящей куклы. — Хоп, вот она снова тут! — Она взяла его руку и положила себе на живот.— Ну, поторопись, роди этого, — сказал он хрипло, — и мы сможем сделать другого.Она подняла голову и посмотрела на него, лицо ее выражало нежность.— Милый Райдер, — сказала она, прижав ладони к его щекам, — это должен быть очаровательный малыш. Красивый ребенок.— Почему ты так уверена?— Я знаю. Так Нильс сказал. Он сказал мне.— Откуда он знает?— Ну, это такая смешная игра, в которую они играют.— Что за игра?— Я называю их цыганами. — Понизив голос, Торри стала рассказывать об игре, о том, как она, и Нильс, и Холланд пытались стать деревом, птицей, цветком, и ей казалось, что это просто глупо. Однажды Ада привела их троих за каретник посмотреть на один из ее любимых подсолнухов, гигант в два раза выше ее ростом. Послушные Адиной воле, они смотрели, стараясь познать его. На что он похож? Цвет, строение; какой высокий, какой старый? Чем пахнет? Горячий — холодный. Твердый — мягкий. Она принуждала их юные мозги сосредоточиться, чтобы проникнуть в сердцевину цветка, в его суть, как это называла Ада. «Твой разум блуждает (это Холланду, забавлявшемуся вокруг зарослей подсолнухов — стойки на руках и кувырки, шаловливый блеск в глазах, сумасшедший Дон-Кихот). Смотри сюда. Смотри сюда». Она вела их странным путем по странной тропинке играть в странную игру. Подсолнух рассматривали, описывали, запоминали. Потом она спросила: «А что он чувствует?» И знаешь, что сказал Нильс? — продолжала Торри. — Он сказал: «Я чувствую прелесть». Разве это не чудесно? Затем ворона прилетела и стала клевать семечки подсолнуха — и Нильс заплакал, сказал, что ему больно. А Холланд...— Что он сделал? — спросил Райдер.— Он смеялся. И Ада зашикала на него. И еще она сказала ему одну вещь. Она сказала: «Теперь ты понимаешь, что такое по-настоящему чувствовать?» Цыгане, да и только, честное слово! Но Нильс — это что-то особенное. Просто сверхъестественно, как он всегда все предсказывает.— Он не предсказывал, что мы разбогатеем?— Нет, но он сказал, что северный луг опять засеют луком, и в будущем году так и будет, — а он говорил об этом тогда, когда ты еще собирался стать адвокатом.— Жаль, что он не мог предупредить Вининга или...— Ш-шш... Не при ребенке. — Они прижались тесней друг к другу, и, обнимаясь, шептались, и смеялись чему-то, и мечтали вслух. Торри не сводила глаз с красивой юбки куклы-лампы, подарка Нильса. Ребенок обязательно будет красивым, и это будет девочка, как он предсказал. Они должны подобрать самое лучшее имя для лучшего из детей. Это будет Благословенный ребенок, потому что он был зачат в ночь после Дня Благодарения; горе, вызванное смертью отца, еще не ослабло, они хотели обождать, но Торри решила, что утраченная жизнь должна быть возмещена. Скоро, когда наступит август, она должна родить. Она надеялась, что это будет мальчик — второй Вининг займет место ее отца, — но Нильс утверждал, что родится девочка.Чуть позже, когда Райдер выключил лампу, шепот сменился ровным дыханием спящих.— Черт, — ругался Холланд, поворачивая стекло фонаря, чтобы увеличить пятно света на стене. Следом за ним Нильс пересек комнату. Когда они вышли за дверь, Холланд прошипел злобно: — Вот они чем занимались!Он качнул люльку, заставив ее бессмысленно раскачиваться.— Кто?— Торри. Райдер. Делали ребенка. Вместе делали. В ночь после Дня Благодарения. Я видел их.— Видел их? — Нильс был поражен. — Ты подсматривал?— Они были в кровати. При свете. Он лег на нее. И двигался. — Слова застревали у него в горле, он проталкивал их наружу, описывая то, что видел через щель в стене. — Прямо при свете. Чертов гермафродит. Вот что они были — гермафродит. Полумужчина, полуженщина.— Но ведь это и есть брак.— Но только зря они думают, что у них будет такой миленький ребенок. И ты тоже зря думаешь. Он будет уродливый, белый, с выпученными глазами и огромной башкой. Как младенец в бутылке! — Придя в дикий восторг, Холланд дал люльке еще один толчок, заставив ее качаться сильнее, и голос его был похож на придушенный крик, когда он швырнул в сторону фонарик и выбежал из комнаты.Мгновением позже Нильс подошел и поднял фонарик. Яркий лунный свет упал на подоконник, где лежал король Копетуа, убитый воин. В небе блестели, будто снег, острые кристаллы звезд, превращая летнюю ночь в зимний пейзаж.Потом, глядя из окна, Нильс увидел странное зрелище. Сетчатая дверь на верхней площадке наружной лестницы тихо приоткрылась, показалась фигура: мама. Постояв на площадке, она торопливо сбежала вниз, белая рука чуть касалась перил, покрытые лаком ногти блестели в лунном свете. Молча она скользнула через газон, ее сиреневый халат мерцал на фоне темной травы, будто призрак, пересекла она посыпанную гравием дорожку и мимо елей подошла к колодцу, где стояла долго-долго, руки безвольно опущены, клевер темнел вокруг ее ног. И долго она смотрела на тяжелую печать, замкнувшую уста колодца, и Нильсу казалось, будто она ждет, что колодец заговорит с нею. 3 Однажды утром, несколько недель спустя, Нильс сидел на кухне, чувствуя себя в полной безопасности, всецело поручив себя тетушке Жози, колдовавшей над его лицом. Густо напудренное, так что черты практически не различимы, с пятнами румян на щеках, подведенными карандашом глазами и бровями, подкрашенным ртом и с замечательными нарисованными усиками, лицо его выглядело именно так, как он и хотел, — ужасное, зловещее и в то же время привлекательное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66