– Ты с кем разговариваешь, невежда? Перед тобой князь!
– Оставь, – коротко приказал Ярослав. – Проводи его в горницу, накорми… Хотя нет, он и так не страдает худобой. Отбери вино и следи, чтобы не пил более. Да кликни охрану, чтобы стояли у дверей моих покоев.
– Слушаюсь, господин.
Юлиан был, однако, трезв, как и подобает истинному монаху. Подозрительно оглядев его с ног до головы и поняв, что его провели, Ярослав буркнул:
– Говори.
– Смею сообщить, великий князь, – начал тот, – что крепость Торжок пала после двух недель осады. Сейчас тумены Батыя селигерским путем идут к Новгороду.
Эта новость была подобна грому. Ярослав тяжело опустился на лавку, покрытую дорогим ковром. Испуганно взглянул в темный угол: показалось, будто князь Владимирский Юрий Всеволодович, погибший с мечом в руке на реке Сити, взирает с холодной усмешкой (ему сильно досталось в сече: высокий шлем с грозной черной стрелкой над переносицей разбит ударом копья, кровавый рубец тянется через скулу вниз, до ключицы, чешуйчатый панцирь на груди вмят внутрь, разорван, окровавлен…). Грехи мои, подумал Ярослав, вспомнив прискакавшего к городским воротам гонца с просьбой о помощи. Суздаль не дал людей в ополчение князю Юрию – и был уничтожен до последнего дома, до последнего человека. Отказал Торжок – и сам не устоял перед туменами Субудая. Закрылись перед Юрьевым посланником новгородские ворота – и… Сколько осталось Новгороду? Неделя, месяц? Столько, ответил сам себе Ярослав, сколько продержится Игнач-Крест, последний заслон на пути Батыя к Селигер-озеру.
– На Игнач-Крест надежда невелика, – будто подслушав его мысли, сказал монах. – И помощи тебе не пришлют так же, как и не прислал ты.
– И что ты посоветуешь? – помертвевши, спросил Ярослав.
– Я постараюсь отвести от тебя опасность. Сейчас Батый в раздумье: его поход не укладывается в намеченные сроки. На Рязань он потратил неделю. Три дня – на Владимир, две недели на Торжок и Суздаль. Весной снег сойдет, его кони исхудают от бескормицы, увязнут в ваших северных болотах и не потянут обозы с награбленным. Его подданные не смогут осесть здесь – эти земли не годятся для кочевья. Реки набухнут и превратятся в озера. Батый понимает, что может увязнуть в этих местах. Но он также боится, что его войска, не взяв достаточно добычи, взбунтуются. У него будет единственный выход: повернуть на юг, в степи, чтобы успеть насытить своих нукеров золотом и вражеской кровью…
Ярослав поднялся со скамьи, несколько раз прошелся по горнице из угла в угол… Глаза, потухшие л было, снова загорелись алчным огнем. «Я дал ему в руки страшное оружие, – подумал Юлиан. – Русские княжества трясутся перед лицом неминуемой гибели (и продолжают умирать каждое в одиночку), они разобщены и деморализованы. Один лишь Ярослав отныне знает правду. Однако за это ему придется дорого заплатить. Наш король Бела будет рад такому сюзерену…»
– Позволь мне теперь удалиться, – сказал монах, сгибаясь в поклоне. – Я должен составить донесение своему господину.
– Ступай, – буркнул Ярослав, погруженный в собственные мысли. .
«Побывав во имя благоденствия Вашего, мой король, в улусе татар, – писал Юлиан при тусклом свете масляной лампы, – я попытался внушить главным предводителям язычников, что было бы опасной ошибкой идти в поход на королевство венгров-христиан, когда за незащищенной спиной имеется такой коварный противник, как Русь. И хотя у татарских мурз сохранилось желание идти на завоевание Рима и дальнейшего, внук Чингизхана Батый склоняется к мысли о разорении руссов и переносе военных действий юг, в прикаспийские степи. Чаши весов колеблются, мой господин, но Ваш покорный слуга все силы прилагает к тому, чтобы отвести опасность от Западной Европы. Смиренно тщу себя надеждой, что Вы не оставите меня в своей милости…» ;
…Еще при жизни Чингизхан разделил между сыновьями все захваченные земли и те, которым еще предстояло склонить колени. Старшему, Джучи, был предназначен улус с центром на реке Яике: Урал, Сибирь, Волга, Русь, Приднепровье и королевства Восточной Европы. Но знаменитый завоеватель умер в 1227 году. Умер и его сын Джучи. Батый, ставший во главе улуса, поклялся завершить то, что не успел осуществить его покойный дед…
Ярослав никогда не отличался особой набожностью, но тут его словно прорвало: едва дождавшись, когда за Юлианом закроется дверь, он рухнул на колени перед святым ликом Николы Чудотворца, покровителя Новгорода. Его губы запрыгали, взгляд блуждал… Высоколобый лысеющий старец, защитник невинно осужденных, смотрел князю прямо в глаза, и благословенный жест четко выписанной правой рукой – нежнейшей светло-розовой охрой по темно-коричневому – показался Новгородскому князю взмахом карающего меча: для каких дел просишь благости, нечестивец? А потом вдруг почудилось, будто с древней иконы глядит не святой Николай, а все тот же Юрий, бросившийся на лед Сити навстречу тяжелой татарской коннице. Только на этот раз лицо его было чистым, молодым и спокойным – то ли князь еще не знал, что скоро придется пасть в битве, то ли, вознесшись на небеса, успел забыть…
А вслед за этим и князь исчез. Всплыло нежное женское лицо… нет, лик – строгий, немного печальный, узкие яркие губы и глаза словно прозрачные завораживающие озера. Светло-русые волосы ниспадают волнами, струятся вниз, выбиваясь из-под жемчужной кики, почти закрывая собой драгоценные височные кольца с позолотой.
– Ты еще приползешь ко мне, тварь, – прошептал Ярослав. И сам испугался своих слов.
Заснеженные ели смиренно склонили ветви к самой земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130