— Допустим, здесь вы каким-то образом оказались правы. А как быть с непобедимостью Германии?
— А вот этого я никогда не говорил, и вы не сможете этого доказать.
— А вы сможете доказать, что не говорили?
— А почему я должен это доказывать? Наше законодательство основано на презумпции невиновности. Доказывать должны вы.
— Хорошо. У меня есть показания свидетеля, что вы это говорили. Чем вы можете их опровергнуть?
— Хотя бы тем, что могу представить вам по меньшей мере трех свидетелей, которые покажут, что показания вашего свидетеля — ложь. Этого достаточно?
— Вполне. Кто ваши свидетели?
Лейтенант садится за стол и берет лист бумаги.
— Только не думайте, что сейчас из-за вас их будут разыскивать по всей стране, вплоть до оккупированных районов, — предупреждает он.
— Я ограничусь теми, кого вы можете найти в пределах этой армии. Записывайте. Гвардии капитан Николаев Серов, 2-й ГИАП. Старший лейтенант Лавров Константин, 414-й стрелковый полк. Впрочем, не знаю, жив он или нет. Но два дня назад я с ним разговаривал.
Я задумываюсь. Стоит ли впутывать сюда Ольгу? Лейтенант ждет и нетерпеливо торопит меня:
— Кто третий?
— Военврач третьего ранга Колышкина Ольга. ГБА 5-го воздушного корпуса.
Лицо лейтенанта судорожно дергается, он бросает карандаш и закуривает.
— Допустим, они подтвердят ваши слова. Но это не все. Вы упомянули 414-й стрелковый полк. Как вы, летчик, в нем оказались?
— Меня сбили, когда я возвращался из разведки. Я сел на вынужденную посадку в расположении этого полка и ночевал у них.
— И весь вечер сеяли там пораженческие настроения и прославляли немцев.
— Вы в своем уме, лейтенант?
— Выбирайте выражения, Злобин! Будете отрицать, что вы дали высокую оценку боевому мастерству штандартенфюрера Йозефа Кребса?
— Вот оно что! А вы, лейтенант, знаете, кто такие “Нибелунги”?
— Зачем мне это знать?
— А если не знаете, то помалкивайте. Это эскадра немецких асов, мастеров воздушного боя. У каждого на счету не менее десяти сбитых самолетов. В прошлом году они в дым разбили элитный английский полк. То, что я говорил о Кребсе, может повторить любой летчик нашей дивизии: от моего ведомого до комдива, генерал-майора Строева. Вы всех их обвините в прославлении врага? Мы признаем высокое мастерство “Нибелунгов” как летчиков, тем не менее мы с ними деремся и бьем их. Что касается Кребса, то сбил его непосредственно я. Так что я имею полное право говорить о том, что он был выдающийся летчик. Что вы там строчите?
Карандаш в пальцах лейтенанта быстро летает по листку бумаги.
— Стенографирую ваши показания. Хорошо. Здесь более или менее ясно. А как расценивать ваш призыв к дальнейшему отступлению?
Видимо, лицо мое выражает такое искреннее недоумение, что лейтенант от души смеется. Вытерев выступившие слезы платочком, он говорит:
— Вы там пели много разных песенок. Так вот, в одной из них были такие слова…
Он раскрывает папку, находит нужный лист и читает:
— “От границы мы землю вертели назад, было дело сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат, оттолкнувшись ногой от Урала”. Что скажете?
В его карих глазах столько торжествующего идиотизма, что я теряюсь. Хорошо иметь дело с умным врагом, вроде Йозефа Кребса. Но иметь дело с дураком! Хотя нет. Этот лейтенант далеко не дурак. Я закуриваю.
— Слушайте, лейтенант, мне интересно: кто из нас двоих больший идиот, а кто только притворяется? Где вы здесь увидели призыв к дальнейшему отступлению? Вся песня говорит как раз о наступлении, о неминуемом наступлении. “Нынче по небу солнце нормально идет, потому что мы рвемся на запад!” Это разве не оттуда?
— Допустим. Но в первых-то строчках вы призываете отступать до Урала, чтобы от него оттолкнуться ногой.
Я вздыхаю. Пусти ворону в Париж, она и там на помойку сядет.
— А почему вы не хотите расценить эту строчку более широко, чем просто отступление до определенного географического рубежа? Что такое Урал? Это зона, где сосредоточена наша оборонная промышленность. Комбат из песни олицетворяет собой всю Красную Армию. Он отталкивается от Урала не как от Уральских гор, а как от всей нашей оборонной мощи… Что вы там записываете?
— Ох и хитер же ты, Злобин! Но нас не перехитришь! Хорошо. Оставим пока эту тему.
Лейтенант листает папку. Молчание затягивается. Вопрос звучит неожиданно, как выстрел:
— Когда и при каких обстоятельствах вас завербовал гражданин Колышкин Иван Тимофеевич?
— Завербовал? — От неожиданности у меня перехватывает дыхание.
— Да, завербовал. Или вы не знали, что Колышкин — агент абвера?
— Вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите, лейтенант? Если бы генерал Колышкин не погиб геройской смертью, на глазах всей дивизии, вы бы ответили ему за свои слова. Колышкин, командир штурмовой авиадивизии, Герой Советского Союза, герой Испании — агент абвера!
— Вот-вот! — словно не замечая моего возмущения, цедит сквозь зубы лейтенант. — Именно в Испании он и стал агентом абвера, а если бы он не погиб геройской, как вы говорите, смертью, он сейчас тоже сидел бы передо мной.
Что это? Фарс или трагедия? У меня темнеет в глазах. Словно заметив мое состояние, лейтенант быстро спрашивает:
— Вы летали к нему в Гродзянку в июле месяце. С какой целью? Какие сведения вы ему передали?
— У вас, лейтенант, дикие представления о режиме поведения летчика в прифронтовой полосе. Вы думаете, что любой летчик в любое время может сесть в свой самолет и слетать куда ему вздумается? Как бы не так! Я летал в Гродзянку по приказу своего командира, и об этом есть запись в журнале боевых заданий. А сведения, как вы изволили выразиться, представляли собой планы взаимодействия нашего полка с дивизией Колышкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167