— Теперь ты уже не сможешь забыть, — сказал наконец Дик. Щека его горела жарче, чем после ожога от выстрела.— Я не забыла бы все равно, — сказала Мейзи; они взглянули друг на друга и увидели, что оба они уже не те, ведь всего лишь час назад они были просто друзьями, а теперь каждый преобразился, стал чудом и непостижимой тайной. Солнце меж тем уже клонилось к закату, и вечерний ветерок овевал береговые излучины.— Мы давным-давно опоздали к чаю, — сказала Мейзи. — Пора домой.— Обожди, сперва расстреляем остатки патронов, — возразил Дик.Он помог Мейзи спуститься от форта к морю, хотя она вполне могла бы сбежать вниз и сама. Не уступая ему в серьёзности, она приняла его грязную руку; он неловко наклонился к ней; Мейзи отдёрнула руку, и Дик покраснел до ушей.— Какая красивая у тебя ручка, — шепнул он.— Фу! — сказала Мейзи с коротким смешком, который выражал удовлетворённое тщеславие.Она стояла теперь вплотную к Дику, а он напоследок зарядил револьвер и принялся палить в морскую даль, воображая, будто защищает Мейзи от всех зол мира. Лужа в отдалении, на илистом берегу, отразила последние лучи солнца и превратилась в грозно пылающий багряный круг. Когда Дик поднимал револьвер, сияние на миг ослепило его, и он вдруг осознал, какое это непостижимое чудо, что он стоит подле Мейзи, которая обещала помнить о нем всегда, сколько бы времени ни прошло с того дня, когда… Ветер крепчал, от его резкого порыва длинные чёрные волосы девочки застлали лицо Дика, а она все стояла, положив руку ему на плечо, звала этого «негодника» Мемеку, и вдруг, на мгновение, он очутился во тьме — и тьма эта опаляла. Пуля протяжно запела, уносясь в пустынную морскую даль.— Ну вот, из-за тебя я промазал, — сказал он, тряхнув головой. — Да и патрон-то был последний. Ладно, бежим домой.Но они не побежали. Они шли очень медленно, рука в руке. И не было им решительно никакого дела до отвергнутого Мемеки с двумя патронами в брюхе, — пускай хоть взорвётся или просто рысцой бежит вслед: ведь они обрели, как великое наследие, бесценное сокровище и приняли его со всею мудростью, какая только доступна детям.— А я буду… — с пылкостью начал Дик. Но тотчас же прервал себя: — Право, я сам не знаю, кем буду, я ведь срежусь на всех экзаменах, но зато я умею рисовать злые карикатуры на учителей. Ого! Ого-го!— Тогда будь художником, — предложила Мейзи. — Ты всегда смеёшься надо мной, когда я пробую рисовать, поделом же тебе самому.— Вовсе я над тобой не смеюсь и никогда в жизни не стану, делай что хочешь, — возразил он. — Я буду художником, и все ещё увидят, на что я способен.— Художникам всегда не хватает денег, ведь правда?— У меня есть собственные доходы, сто двадцать фунтов годовых. Мои попечители говорят, что я получу их, когда достигну совершеннолетия. Что ж, для начала хватит.— А я вот богатая, — сказала Мейзи. — Когда мне исполнится двадцать один год, я стану получать ежегодно триста фунтов. Потому-то миссис Дженнетт спускает мне то, чего не спустит тебе. Но все-таки жаль, что нет у меня родных — ни папы, ни мамы.— У тебя есть я, — сказал Дик, — до гробовой доски.— Да, у меня есть ты, а у тебя я, — да, до гробовой доски. Я так рада, просто слов нет.Мейзи крепко сжала его руку. Вокруг сгущались ласковые вечерние сумерки, и Дик, различая лишь щеку Мейзи да её длинные ресницы, окаймлявшие серые глаза, осмелел настолько, что у самых дверей дома решился наконец вымолвить те слова, которые вот уже целых два часа вертелись у него на языке.— А ещё… ещё я люблю тебя, Мейзи, — сказал он шёпотом, который, как ему почудилось, прогремел на весь мир — тот самый мир, который он завтра или в крайнем случае послезавтра начнёт завоёвывать.Благопристойности и благонравия ради мы не станем во всех подробностях описывать дальнейшие перипетии и скажем лишь, что миссис Дженнетт начала было распекать Дика, сперва за возмутительное опоздание к чаю, а потом за то, что он чуть не угробил себя, забавляясь недозволенной игрушкой.— Я просто играл этой штуковиной, а она взяла да и выпалила сама собой, — признался Дик, когда уже не было никакой возможности утаить обожжённую порохом щеку. — Но только не вздумайте меня ударить, это не выйдет. Теперь уж вы меня пальцем не тронете. Сядьте-ка лучше к столу да налейте мне чаю. Как ни вертите, а на этом вам нас не провести.Миссис Дженнетт едва не задохнулась от бешенства, Мейзи помалкивала, но одобряла Дика взглядом, и он весь вечер держался вызывающе. Миссис Дженнетт предрекла, что Провидение обречёт его на вечные муки сию же минуту, а впоследствии низвергнет в геенну огненную, но Дик пребывал в раю и не хотел слушать. Только когда пришло время ложиться спать, миссис Дженнетт опомнилась и вновь обрела былую непреклонность. Дик пожелал Мейзи спокойной ночи, потупив взор и не решаясь к ней приблизиться.— Если ты не способен быть благородным человеком, постарался бы хоть вести себя по-благородному, — язвительно сказала миссис Дженнетт.Под этим она подразумевала, что Дик не поцеловал девочку на сон грядущий, как всегда. Мейзи, у которой даже губы побелели от волнения, подставила щеку с напускным безразличием, а Дик надлежащим образом чмокнул её и выскочил из комнаты с пылающим лицом. Ночью ему приснился безумный сон. Он покорил весь мир и преподнёс его Мейзи в коробке из-под патронов, но она пинком опрокинула коробку и вместо благодарности закричала сердито:— Ну и где же ошейник, который ты обещал прислать для Мемеки? Эх, ты только о себе думаешь! Глава II Мы взяли копья наперевес, когда затрубила труба,Ряды вздвой, и в Кандахар поскакали мы на врага,Ряды вздвой, ряды вздвой, и поскакали мы,Ту-ру-ру-ру-ру-ру-ру,Ряды вздвой, ряды вздвой, в Кандахар поскакали мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12