Насколько я мог определить по солнцу и по крупномасштабной военной карте, здесь и был объезд того леса, который я в первый раз обозревал с высоты. Я принялся за ремонт всерьез и устроил целую мастерскую, аккуратно разложив на коврике блестящие инструменты, гаечные ключи, насос и все прочее. В эту ловушку можно было заманить всех ребятишек на свете, а в такой чудесный день, решил я, здешние дети наверняка где-нибудь поблизости. Прервав работу, я прислушался, но лес был полон летних шумов (хотя у птиц уже кончилась брачная пора), и я не сразу различил осторожную поступь маленьких ножек, которые крались ко мне по палой листве. Я посигналил клаксоном как мог заманчивей, но они обратились в бегство, и я пожалел о своей опрометчивости, потому что у ребенка внезапный шум вызывает самый настоящий ужас. Я провозился, вероятно, еще с полчаса, а потом услышал в глубине леса голос слепой женщины, которая крикнула: "Дети, ау, дети! Вы где?" -- и звонкие отголоски этого зова долго еще отдавались в ленивой тишине. Она пошла ко мне, легко нащупывая путь меж стволами деревьев, и хотя кто-то из детей, вероятно, цеплялся за ее юбку, он скрылся в густой листве, как заяц, едва она приблизилась.
-- Это вы? -- спросила она.-- Тот самый человек, лто живет на другом конце графства?
-- Да, тот самый, что живет на другом конце графства.
-- Тогда почему же вы не приехали поверху, через те леса? Они только что были там.
-- Они были здесь всего несколько минут назад. Мне кажется, они знали, что мой автомобиль сломался, и прибежали поглядеть для забавы.
-- Надеюсь, ничего серьезного не произошло? А почему ломаются автомобили?
-- На это есть пятьдесят различных причин. Но мой автомобиль выискал пятьдесят первую.
Она весело рассмеялась моей нехитрой шутке и, заливаясь воркующим, пленительным смехом, сдвинула шляпу на затылок.
-- Позвольте, я послушаю, -- сказала она.
-- Подождите! -- воскликнул я. -- Сейчас я сниму с сиденья подушку и подложу вам.
Она наступила на коврик, сплошь покрытый запасными частями, и наклонилась над ним с живым интересом.
-- Какие чудесные вещицы! -- Руки, заменявшие ей глаза, шарили в испещренном тенями солнечном свете. -- Вот коробка... а вот еще одна! Да вы тут все разложили, как в магазине игрушек!
-- Должен признаться, я вытащил многое, чтобы их привлечь. На самом деле половина этих штуковин мне совсем не нужна.
-- Как это мило с вашей стороны! Я услышала звук клаксона из верхнего леса. Вы говорите, они уже побывали здесь?
-- Без сомнения. Почему они такие робкие? Тот малыш в синем, который только что был с вами, мог бы побороть страх. Он выслеживал меня, словно краснокожий индеец.
-- Вероятно, их напугал клаксон, -- сказала она. -- Когда я спускалась по склону, я слышала, как кто-то из них прошмыгнул мимо в смятении. Да, они робкие -- очень робкие, даже меня дичатся. -- Она обернулась через плечо и крикнула снова: -- Дети, ау, дети! Поглядите только, что тут такое!
-- Надо думать, они бегали гурьбой по своим делам, -- предположил я, потому что позади нас начали перешептываться невнятные голоса, а потом вдруг раздался тоненький детский смех.
Я снова занялся починкой, а она наклонилась вперед, подперев ладонью подбородок, и с любопытством прислушивалась.
-- Сколько же их всего? -- спросил я наконец.
Работа была закончена, но я не видел необходимости уезжать.
Она слегка наморщила лоб в задумчивости.
-- Сама точно не знаю, -- сказала она просто. -- Иногда их больше, иногда -- меньше. Понимаете, они приходят и живут со мной, потому что я их люблю.
-- Похоже, у вас тут весело, -- сказал я, ставя на место ящик с инструментами, и едва эти слова сорвались у меня с языка, я почувствовал всю их неуместность.
-- Вы... вы ведь не станете надо мной смеяться! -- вскричала она. -- У меня... у меня нет своих детей. Я никогда не была замужем. Иногда люди смеются надо мной из-за них, потому... потому...
-- Потему что это не люди, а дикари, -- возразил я. -- Не обращайте внимания. Такие ничтожества смеются надо всем, чему нет места в их сытой жизни.
-- Я, право, не знаю. Откуда мне знать? Я не хочу только, чтобы надо мной смеялись из-за них. Это тяжко. А кто лишен зрения... Я не хотела бы показаться глупой... -- При этих словах подбородок у нее задрожал, как у ребенка. -- Но, по-моему, мы, слепые, особенно чувствительны. Все извне ранит нас прямо в душу. Иное дело вы. Глаза служат вам такой надежной защитой... вы можете увидеть заранее... прежде чем кто-нибудь действительно ранит вас в душу. Все забывают об этом при общении с нами.
Я молчал, размышляя об этой неисчерпаемой теме -- о жестокости христианских народов, не просто унаследованной от предков (потому что ее к тому же старательно воспитывают), жестокости, рядом с которой простое языческое варварство негра с Западного Берега выглядит чистым и безобидным. Размышляя, я целиком углубился в себя.
-- Не надо этого! -- сказала она вдруг и закрыла глаза ладонями.
-- Чего?
Она повела рукой в воздухе.
-- Вот этого! Оно. . оно сплошь лиловое и черное. Не надо! Этот цвет причиняет боль
-- Но позвольте, откуда вы знаете цвета? -- воскликнул я, потому что это было для меня истинным откровением.
-- Цвета вообще? -- спросила она.
-- Нет. Те Цвета, которые вы сейчас себе представили.
-- Вы сами знаете не хуже меня, -- отвечала она со смехом, -- иначе вы не задали бы такого вопроса. В мире их вовсе не существует. Оно внутри вас -- когда вы испытываете такую злобу.
-- Вы говорите про тусклое лиловатое пятно, будто портвейн смешан с чернилами? -- спросил я.
-- Я никогда не видела ни чернил, ни портвейна, но цвета эти не смешанные. Они отдельны -- совершенно отдельны
-- Вы говорите про черные полосы и зубцы на лиловом фоне9
Она кивнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125