Это легче всего переносится. Блокатор надевает на тебя ментальный колпак, тебе просто перестает чего-то хотеться. Настроение портится, ну, напьешься после этого, и нормально. Но все, что со мной делали до этих пор, были цветочки. А тогда, в зале, меня ка-ак шарахнет! Блин, как граната в желудке взорвалась! Я думал, на месте сдохну. Психоэнергетическое истощение — полное. Я тогда не понял, что это. Потом сказали, что это меня Вещий Олег заблокировал, — Цыганков криво ухмыльнулся.
Реал— тайм корректировщики, как уверял Цыганков, просто разрывали блокируемый поток, выпуская энергию в образовавшуюся дыру. Цыганков потом долго болел, приходя в себя. До самой сессии еле трепыхался.
— Зря я тогда тебя не послушал, — признал Цыганков. — Зато после того раза на носу зарубил: против тебя идти нельзя.
В свое время Цыганков, устав от собственных зверских желаний, пришел плакаться к Иосычу. И тот ему посоветовал: если совсем невтерпеж, работать не с живыми людьми, а с неодушевленными предметами. Выбрать в реале вслепую нужный предмет из множества, ускорить или задержать транспортные потоки. Люди от этого не страдают, а Цыганкову все равно, какую энергию тянуть — живую или электрическую. Оно, конечно, кайф не тот, все равно что трахаться в войлочном презервативе — можно с женщиной, но лучше с валенком.
Цыганков так и делал. На экзаменах себе хороший билетик выбирал, никогда никуда не опаздывал… И вот тут-то, на экзамене, Вещий Олег и осчастливил его вторично. На этот раз не дрался, накрыл колпачком загодя. Цыганков даже мысли слышать перестал, как в стекло его запаяли. И уж конечно, нечего было и думать о том, чтоб в Поле прорываться. Экзамен он провалил.
У него начал сипеть голос, Оля опять отпаивала его.
— Не противно? — спросил Цыганков.
Оля только пожала плечами.
— Я ж инвалид. В туалет сходить не могу, под себя гажу.
— Ну и что?
Цыганкова в больнице почти не навещали. Вроде столько друзей было, а вышло — ни одного. Лилька Одоевская, которой по просьбе Цыганкова звонила медсестра, передала, что у нее сессия и нет времени. Отморозки из числа тех, кого Цыганков за собой водил, пришли один раз, посидели, повздыхали и с видимым облегчением покинули его. Приходила Машка Голикова, раза три, наверное, рассказывала новости про большой мир. Иосыч на просьбу прийти откликнулся мгновенно. Сказал, что по закону Служба обязана позаботиться о пострадавшем, но они и так бы это сделали, потому что Цыганков — сотрудник. Для такого дара, как у него, умение ходить не обязательно. Обещали подлечить так, чтобы у него обе руки работали, протезы где можно подставили бы…
Цыганкову очень нужны были люди. Он радовался всем, кто приходил. И как же горько было понимать, что для них эти визиты — в тягость. Они все здоровые, у них вся жизнь впереди, а Цыганков никогда ходить не будет. У него не будет ни семьи, ни друзей. Только Поле.
Последним приходил Филька. С намерением уговорить Цыганкова дать показания для суда. Мол, Служба проводит политику геноцида, так или иначе убивая тех, кто кажется ей вредным. Не преступником, а просто ненужным элементом.
— И ты согласился?!
— А он не будет меня спрашивать. Я к чему: на суде, если у меня крыша поедет, и я начну Илюху обвинять, ты скажи — ты ж свидетельница, — что ты в тот день к Илюхе заходила, и меня там не было. С Илюхой только договорись, чтоб он не отпирался. Иосычу я уже сказал, там все нормально будет. Филька будет на тебя давить, покупать, шантажировать — ты не бойся, он на самом деле тебе ничего сделать не может. Я знаю. Ты только не бойся, не позволяй себе испугаться. Он антикорректор, почувствует. Только не сломайся, хоть ты не сломайся! И вот еще что Илюхе скажи: пусть не вздумает Фильке инициацию купировать. Филька его убьет. Ни в коем случае даже не приближаться к нему! Скажешь, ладно?
— Скажу.
Оля поддалась минутному порыву, наклонилась вперед, погладила Цыганкова по плечу. Невинный жест вызвал бурю эмоций: Цыганков опять разрыдался.
— Ну почему именно ты?! Я тебе столько дерьма сделал! Никому столько не сделал, сколько тебе! Ну почему ты меня жалеешь?! Я ж тебя с Моравлиным поссорил, я! Не было у него тогда никакой бабы, один он был! И тебя ждал! А я пересрал, потому что Филька мне приказал вас поссорить! Есть у него чем придавить… Вот я тебя не пожалел, а ты меня?!
— Бог тебе судья, — сказала Оля. — Не я. И хватит реветь, я тебе не сопли вытирать сюда пришла.
— Он меня и осудил… Ну почему я не помер?! Так нет, живи теперь калекой… И раньше никому нужен не был, а теперь и подавно.
— Тебе ж Иосыч сказал, что тебя не выгоняют.
— Ну и что?! Ты сама подумай — какой я там буду обузой! Слушай, — рыдания внезапно перешли в страстный шепот, — сделай хоть что-нибудь. Сделай так, чтоб я на костылях ходить мог. Это ж немного, да? Совсем немного. Я отработаю, честно. Я всю жизнь в Службе пахать буду, о себе вообще не подумаю. Обещаю, честно. Или, если не сможешь, убей. Я так не могу. Я знаю, я скотина и мерзавец, но я исправлюсь. Честно. Просто так нельзя. Нельзя жить и постоянно помнить, что ты никому не нужен. Я потому и в окно сиганул, что понял: смерть лучше, чем жить и помнить, что ты никому не нужный мерзавец. Сделай, а? Я тебя потом отблагодарю. Сделаю все, что скажешь. Все, буквально. Хочешь, буду твоей тенью. Только сделай так, чтобы я был нормальным. Чтоб я мог исправить все. Обещай, что сделаешь!
— Как?! — не понимала Оля. — Я же обычный человек, даже не врач, что я могу сделать?!
— Ты только пообещай, что попытаешься. — Цыганков умоляюще смотрел на нее.
— Ну, хорошо, — неуверенно сказала Оля, — если от меня что-то будет зависеть…
— Ты только вспомни про меня, ладно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163