Я его послал куда подальше, а сам доложил. Перед Волгой досмотр будет. Мне сказали, что до тех пор никто не помрет.
– Если только мы не задохнемся, – буркнул Майкл. Вопросительно посмотрел на Никитенко.
Майкл еще не успел забыть, что Устав запрещает отпирать окна в вагоне иначе чем в чрезвычайной ситуации. На такой случай у конвоя были ключи. Висели на ремне в специальной кобуре-ключнице, в служебном купе, рядом с набором отмычек от решеток. Относительно свежий воздух поступал по вентиляционным желобам и его, конечно, не хватало, чтобы рассеять тяжелую вонь взбесившихся кишечников.
– Окна нельзя открывать, – напомнил Никитенко.
Показалось Майклу или он уловил нотки подозрения в словах напарника? Так или иначе, беспокойный червяк зашевелился в том отделе его души, который отвечал за предвидение.
– У тебя еще десять минут вахты, – сказал он. – Как раз мне хватит, чтоб навестить белого друга и осмотреться.
«Белый друг» в служебном сортире, к слову, был черный: И не от грязи – от природы. Майкл не знал, из чего принято делать унитазы в поездах, но при беглом поверхностном осмотре не мог отделаться от впечатления, что из чугуна. Только крышка пластмассовая, но ее отломали задолго до того, как Майкл угодил в армию. Жалкие огрызки былой роскоши болтались на креплении, тоскливо погромыхивая в такт перестуку колес по рельсам.
Едкий нашатырный запах мочи после смердилова в коридоре почти освежал. Майкл приспустил фрамугу, закурил. Дым медлительно пластался, но вот он, неспешно осваивая пространство, достигал мощной струи воздуха, бьющей из фрамуги, – и тут же белесые хвосты и кольца рвались на мелкие клочки. Картина показалась Майклу столь же медитативной, как языки пламени, переменчивые по форме, неизменные по сути.
Бросив окурок в унитаз, осторожно повернулся к тусклому зеркалу. Вспомнил, что оставил щетку и зубную пасту в купе. Причем не первый уже раз. Собственно, он никогда не спохватывался вовремя. А потому зубы не чистил с самого Новгорода. «Ничего, – подумал Майкл, – через четыре часа нас с Никитенко сменят, тогда и займусь гигиеной».
Напарник, ожидая его в коридоре, посмотрел жалобно и с легким укором. Глянув на вагонные часы, Майкл заметил, что уже три минуты идет его вахта, но раскаяния не ощутил. И Никитенко не отпустил. Майкл медленно прошел вдоль решеток, задерживая дыхание. Его интересовали заболевшие.
Начинало темнеть, но до включения искусственного освещения оставалось полчаса, и разглядеть что-либо в глубине арестантских купе было сложно. Тем более что дристуны жались к дальним стенкам. Майкл хмурился. Даже то, что удавалось рассмотреть, наводило на нехорошие мысли. По крайней мере, открывать окна для проветривания ему расхотелось.
Толстый мужик в четвертом купе неуверенно ерзал задницей по полке. Майкл мимоходом ткнул его шокером в жирное плечо, чтоб не прижимался к решетке – запрещено. Мужик зашипел и отодвинулся. Майкл сделал еще несколько шагов, обернулся. Тот пытался передать записку в третье купе, правую руку ему парализовало, так он повернулся спиной и просунул сквозь прутья левую. Майкл неспешно подошел, ткнул шокером в отставленный зад, стараясь угодить в мягкое, подальше от крестца. Арестант заорал в голос. Из сжатого кулака на пол упала записка-малявка. Майкл подобрал, двинулся дальше.
По мере приближения Майкла к концу вагона, несчастный Никитенко отступал к служебному купе, откуда тянуло воздухом из раскрытого окна. К тому моменту, как Майкл завершил осмотр, солдат допятился почти до двери.
– Я, конечно, не знаю, как должны выглядеть больные холерой, но эти не тянут даже на дизентерию, – сказал Майкл негромко.
– Во-во, – согласился Никитенко. – Дрищут, но до горшка скачут бодренько.
– Им как будто клизму поставили… – задумчиво протянул Майкл. – Как в таких условиях можно поставить клизму, чтоб мы не заметили?
– Никак. У них воды для этого нет. А там еще трубки всякие нужны, или эти, груши резиновые.
– Ладно, вали спать. Дверь не запирай. И не разувайся. На всякий случай.
– Думаешь?
– Я ж сказал – на всякий случай. Окно запри тоже. Мало ли что.
Никитенко проникся.
«Клизма, – думал Майкл. – Клизма…» Вынул записку, развернул. Четыре слова. «Пятое согласно. Карты давай». Карты? Зачем им карты? И при чем тут пятое купе? А ведь пятое купе не дристало, осенило Майкла. Может тут быть связь?
В шестом купе, прямо за его спиной, кто-то с треском и стоном испражнился. Майкл зажмурился, еле справляясь с тошнотой. Когда вонь стала невыносимой, неслышно скользнул в сторону. Глаз ухватил странность, Майкл обернулся.
В седьмом купе один мужик нагло имел другого. Огромный бугай стоял нагнувшись, а сзади пристроился тощенький, студенческого вида юнец в прыщах. Штаны здоровяк снял, аккуратно положил на полку. Майкл вспомнил, что и в срущих купе «больные» сидели без штанов, и у всех одежда была сложена, будто они готовились.
Ни бугай, ни юнец не обращали внимания на конвоира, целиком занятые процессом. На лицах у обоих было написано искреннее любопытство. Нет, понял Майкл, это не опускалово. Хотя с виду оно – один позади другого, пидор держит руками раздвинутые ягодицы. Но оба не шевелятся. И тут юнец отступил, сделав характерный жест: он стряхнул с конца каплю. А из
анального отверстия бугая выпала свернутая воронкой игральная карта. Король – разглядел Майкл.
Тут они его заметили. Юнец тонко взвизгнул, бугай побелел, но «клизма» дала о себе знать, и он метнулся к горшку. Майкл, не дожидаясь развития событий, треснул кулаком по ближайшей тревожной кнопке.
Одновременно вывалились две рещетки – спереди и позади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113