— Сомневаешься?— Да так…— А чего он такого принципиально невозможного нарисовал?— Да особо ничего, конечно. Только… Понимаешь, одно дело умозрительно всё это себе тетешкать, а другое — вот так вот с ходу: давай, мол, навалимся, пацаны… Не знаю… И главное, понимаешь, как-то мимоходом всё и как-то так всё факультативно, что невольно даже проникаешься и начинаешь всерьез полагать, что это всё — правда. Но, с другой стороны… Не знаю.— Ну тут, Дрон, так — не разберешь, пока не повернешь. Существование же надсознания недоказуемо. Никак…— Это да — никак.— Но ведь не зря же говорят: нужно поверить, чтобы чудо свершилось.— Ну да… А еще говорят: вы явите нам чудо, и мы поверим.— Парадокс.— Парадокс. И еще какой… Слышь, Серега, а ведь, похоже, всё дело в том, что Адепту ответственность на себя брать-то не катит. Для того и придумал нас сюда… Репрезентативных представителей человечества.— Всё возможно. Только это ничего не отменяет.— А он спросил, готовы ли мы эту ответственность с ним разделить?— На то и окончательное «да» за нами.— Или «нет».— Ну или «нет»— Не знаю… Дурдом всё это.— Солипсизм — гносеологическая концепция, а не диагноз психиатра, — процитировал Серега кого-то и добавил от себя: — И, по всему, работающая концепция.— Не знаю, — сказал я, — не зна-ю..— Ну чего ты, Дрон? Попытка — она же не пытка. Согласись, это реальный шанс. Поучаствовать в таком деле… В создании принципиально нового… Всего. Это, скажу тебе… Не всякому.— Имеем ли мы на это право, Серега?— А чего гадать? Не надо гадать. Надо делать. Если выйдет — значит, право имели. Если не выйдет — значит, твари дрожащие. Вот и все расклады.— Ты хочешь сказать, что легитимность утвердится реализацией мандата?— Хочу.Тут из кустов выкатился Гоша. Как рояль.— Ман… да… там или не ман… да… но главное — это вот всё засранство разрушить, — застегиваясь на ходу, вступил он в разговор. — Я особо в эту лабуду, конечно, не верю, но если есть хотя бы какая-то мизерная вероятность… Надо всё рушить к едрене фене. Тут-то ловить, точно, уже нечего. Тут всё уже схвачено. Не протиснешься. Надоело мне здесь париться в вечных лузерах.Мне стало до того смешно от такого наглядного примера неизбежного слияния крайностей, что я даже пропел речитативом, негромко, но с пафосом:— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир построим — кто был Ничем, тот станет Всем.— Зря стебаешься, Андрюха, — похлопал меня по плечу Гоша. — Надо-надо пробовать. На-до.Я, вспомнив, как переводится с итальянского «nada», заметил:— И как двусмысленно сказал однажды Вуди Аллен, никто не будет плакать, если вдруг людей не станет.— Правильно, — согласился с Вуди Гоша. — И в том смысле правильно, и в этом.— И уведем мы всех from Here to Eternity и станем как боги, — грустно усмехнулся я. — Как три таких живых бога. Правда, лишь три младших бога.— Ты против? — спросил Серега и, не дожидаясь ответа, начал напрягать меня по полной: — Нет, но ты только представь, ты только задумайся, сколько людей страдает… И будут страдать… Детей… Тебе их не жалко? Болезни всякие страшные. И взрывы эти кругом. Взрывы и стенания. И просвета не видно в этом ужасе, и края не видно ему. А мы вот возьмемся — и разом все проблемы снимем. Порешаем все вопросы… Ты о детишках подумай, Дрон. Вспомни пацаненка из твоего подъезда, которому руки…— Серега, не дави на психику, — попросил я его. — Я тоже видел экранизацию «Словаря человеческих страданий» Сетембрини. И всё я про слезинку ребенка понимаю. Всё. Что перевешивает она мыслимое добро мира. Что запредельная в ней плотность горя. Что счастья нет. Что всё такое прочее. Понимаю я всё это, но… Мы же толком не знаем… Не представляем… Даже и не знаем, как начать представлять, что будет, когда мы…И я, не найдя нужных слов, замолчал.— Тебе же сказали, что полный и всеобщий приход будет, — заявил Гошка. — Абсолютный вечный кайф. Сечешь, какая красота?!— Секу, — хмыкнул я. — Красота… Которая спасет мир, да?— Та самая, — сориентировался Гошка.— Ну, это всё чудесно, но только дело в том… — Я замялся.— В чем? — спросил Серега.— Я еще не написал свою книгу, — ответил я.— Вот это вот, флип-флоп, блин! — искренне возмутился Гошка. — И этот человек обзывал меня когда-то нехорошим словом «эгоист» и даже, помнится, предлагал гнать из комсомола сраной метлой.— В чем, Дрон, проблема-то? — спросил Серега. Я объяснил:— А в том, Серега, что после этого самого акта спасения все книги будут уже написаны. Понимаешь? Все слова будут уже произнесены. Все буквы будут расставлены по своим местам. Все… Да и что там буквы — даже точки все будут расставлены. Над всеми «ё». Меня это не устраивает. Я хочу написать свою книгу. Понимаешь — свою!— Ну и м…к, — сплюнул Гоша.Серега ничего не сказал. Наверняка он тоже считал меня неправым, но понимал, что я вправе быть неправым. Поэтому и промолчал.И он знал, что переубеждать меня бессмысленно. Известно же, что я упрям как хохол.Я, собственно, на одну восьмую и есть хохол. Из тех, что чудово розумiють украiнську мову i навiть можуть розмовляти — але не хочуть. Да мне и по-русски в те мгновения не особо хотелось говорить. И я молчал. И Серега молчал. А Гошка блякал. И плевался. И кричал, что не для этого его прапрадед билет на «Титаник» в кассу сдал, чтобы он сейчас всё на свете за так профукал. И еще он кричал, что из-за таких, как я, немец в сорок первом до Москвы дошел. Потом и он замолчал. Устал.И стало тихо.Тут я увидел, что давно уже фильтр курю, и полез за новой сигаретой.Но пачка оказалась пустой.Совершенно пустой.Я смял ее в руке. Хотел швырнуть в траву, но, на излете движения передумав, сунул в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85