— Но это же так все может и до бесконечности?— Вполне.— Может, тогда и не будем туда нырять?— Согласен. Я тоже не хочу утонуть. Только давай договоримся, что будем думать, прежде чем о чем-то решим подумать.— Ты сам-то понял, что сказал.— Скажу проще: фильтруй свой мысленный базар. Ибо — за базар ответишь. Будь осторожен, следи за собой. Теперь лучше?— Никак… Слушай, Андрюха, ты говоришь, что порождения могут убить своего родителя?— Ну.— Тогда, выходит, мы можем прикончить Черно-Белого Адепта?— А зачем мы, по-твоему, туда идем? — спросил Серега.— Действительно, в каком-то смысле мы идем его убивать, — сказал я. — В смысле — кончать.— А фиг ли нам, кабанам, если мы даже себя уже убили, — с горькой усмешкой сказал Серега.— Я себя не убивал, я сам себя убил, — напомнил ему я.Гошка тоже Серегу поправил:— И я себя не убивал, это ты меня убил.— Если бы я не тебя убил, то убил бы тебя, и тогда с нами бы шел не ты, а ты, — сказал Серега.— Что было бы однох… конгруэнтно, — допустил я.И тут мне на ум пришло одно предположение, которое я тут же озвучил:— Слушайте, а ведь, похоже, он нас заставил самих себя убить, чтобы нам не жаль было этот мир рушить. Чтобы рука у нас не дрогнула. Типа: на хрена нам мир, где мы уже убиты. Ни жен, ни детей, ни даже нас теперь у нас нет. Эн Пи. Ничего личного.Серега согласился:— Возможно. Ведь, если подумать, у настоящего воина Великого Делания в определенном смысле не должно быть ни совести, ни жалости, ни семьи, ни имени. Он нам и не оставил ничего.— А Монтана? — вспомнил я.— А про Монтану он забыл, — сказал Серега.— Ага, — согласился я и добавил: — А еще — про наши пробные инвестиции на рынке Forex.— Врете вы всё и спите в тумбочке, — устало отмахнулся от нас Гошка.— Во-во, — рассмеялся я, — считаю аналогично: сон разума рождает чудовищ, а бессонница превращает сам разум в чудовище.— И зачем ты мне про всё про это? — спросил Гошка и, передразнивая меня, закудахтал: — Будь осторожен, о-е-е-ей, будь осторожен.— Будь, — настаивал я.— Еще скажи, что это я тех вон тараканов, нами отфаченных, из головы на волю выпустил.— Никогда не спрашивай, чьи эти тараканы, — сказал Серега. — Всегда считай этих тараканов своими.— А зачем? — не хотел понимать Гошка.— Так проще жить, — ответил Серега и объяснил: — Не нужно хренами мериться с домовладельцем. Нужно просто сыпать дихлофос по углам арендуемой квартиры. Молча и не психуя.— Тогда уж не сыпать надо, а нюхать, — сказал Гошка.— Почему нюхать? — не понял Серега.— Ну мы же про тараканов в голове.— Значит, нюхать, — согласился Серега. Приладил вещмешок на спину и двинул на девяносто восемь, чтобы выйти на сто три.Гошка отдал мне автомат, подобрал стекло и уже было пошел следом за Серегой, да вдруг остановился и счел нужным заявить:— Фигню ты, Андрюха, городил. Вот что я тебе скажу.Я забросил один автомат за спину, а второй повесил на грудь и так ответил:— Ладно, фигню так фигню, только скажи, Гоша, ты разве не подумал, когда они уходили, что зря мы их живыми отпустили, что отольется нам эта доброта свинцовыми пульками?— Ну, допустим, подумал, — признался он.— Ну вот и отольется теперь, — вынес я свой приговор. — Вот увидишь. Услышал тебя Черный Адепт. Как пить дать.— Сам дурак.— Не веришь, значит?— Тебе верю, твоим словам — нет.Тут Серега решил на корню пресечь разговорчики в строю и приказал:— С места! С песней! Магом шарш!И мы пошли. И мы затянули. Не очень строевую, но любимую.И понеслось долбиться в свод небес, раскачивая худой его каркас, всякое такое. Вот это в том числе:
«О, Гарри, Гарри, Гарри, ты не наш, ты не наш.Не с нашего ты, Гарри, океана.С тобою рассчитаемся мы сейчас», —Раздался пьяный голос атамана.
И там уж до самой кровавой развязки — до банальной поножовщины, возведенной волшебной силой искусства в ранг эпического действа.До конца пути оставалось еще далеко. И чтобы пройти его, нужно было идти. И песня была кстати. Ведь тот, кто с песней по жизни шагает, тот и Нигде, и Никогда не пропадет. 2 Ближе к ночи стало «замолаживать», стебли иван-чая и борщевика стали такими ломкими, будто побывали в чане с жидким кислородом, а дневная слякоть принялась быстро покрываться тонкой коркой. Когда шли низинами, под ногами вовсю хрустело стеклянным крошевом. А когда случался подъем, приходилось взбираться «елочкой» — армейские боты, смазанные ледяной кашицей, проскальзывали.Прощальные огни свекольного заката не сулили и на завтра большого тепла. Оттого и бледный шар луны казался необыкновенно холодным. И тогда Серега спросил меня:— Что там, Дрон, за окном?Я, будучи в тот момент дежурным по стеклу, ответил несколько поэтично:— Взошла студеная луна.— Уже взошла? — удивился Серега.— Уже, — подтвердил я.— Тогда — привал.Этот приказ застал нас у подножия холма, на вершине которого росла одинокая осина. И не зря при нашем появлении задрожала всем своим серебром это Иудино дерево — почуяло, видать, что лишится тех ветвей, до которых мы сумеем добраться. Мы за гринпис, конечно, и всё такое, но нам нужен был костер — не хотелось тушняк из сухпая чавкать неразогретым.Когда Гошка вытащил тесак и подошел к осине, нам был знак — проснулась сидящая на нижней ветке черная птица и взлетела ввысь могильным вороном, тяжело и безмолвно.Мы знак проигнорировали.Мы не из тех.Мы из этих.Пока американец рубил по живому, я курил и рассказывал историю про то, как однажды где-то в Мексике, в долине навроде нашей, киношники кино снимали. И там тоже дерево было. Правда, засохшее. Огромное, старое, засохшее дерево. Причем единственное на всю долину. И эта коряга, попадая в кадр, здорово портила оператору картинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85