Так у нее бывало всегда, когда она подбиралась к зерну истины самой сложной истории.
«Я не ты», – сказал Бобби.
«Вот в этом, – догадалась Кейт, – все и дело».

Паря в пространстве, Мэри от изумления широко раскрыла рот. Давид с улыбкой протянул руку и прикоснулся к ее подбородку.
– Не могу поверить, – призналась она.
– Это туманность, – сказал он. – Она называется Тройной.
– А с Земли она видна?
– О да. Но мы так далеко от дома, что свет, исходящий от этой туманности примерно во время Александра Македонского, только теперь достиг Земли. – Он указал. – Видишь вот эти темные пятна? – Это были маленькие ровные шарики, похожие на капельки чернил в подкрашенной воде. – Они называются газопылевыми комплексами. Даже в самом маленьком из этих пятнышек могла бы поместиться вся наша Солнечная система. Мы считаем, что там зарождаются звезды – в этих облаках пыли и газа, которые уплотняются и формируют новые солнца. Конечно, звезда формируется долго. Но последние стадии – когда начинается термоядерная реакция, когда звезда выжигает окружающую ее оболочку пыли и начинает светиться – могут начаться совсем внезапно. – Он посмотрел на Мэри. – Задумайся об этом. Если бы ты жила здесь – может быть, на этом ледяном шаре, что висит внизу, под нами, – то ты бы за свою жизнь могла увидеть рождение десятков, а может быть – сотен звезд.
– Интересно, какую религию мы бы тогда изобрели? – вырвалось у Мэри.
Это был хороший вопрос.
– Наверное, что-нибудь менее суровое. Религию, в которой преобладали бы образы рождения, а не смерти.
– Зачем ты меня сюда привел?
Давид вздохнул.
– Каждому стоит побывать здесь до того, как он умрет.
– Вот мы здесь и побывали, – немного официально проговорила Мэри. – Большое спасибо.
Давид недовольно покачал головой.
– Не они. Не Единые. Ты, Мэри. Надеюсь, ты простишь меня за это.
– Что ты хочешь мне сказать, Давид?
Он растерялся и указал на туманность.
– Где-то там, за этой туманностью, находится центр Галактики. Там – громадная черная дыра, она в миллион раз больше массы Солнца. И она продолжает расти. Облака пыли, газа и осколков звезд вплывают в дыру со всех сторон.
– Я видела это на картинках, – сообщила Мэри.
– Понятно. Там уже полным-полно дистанционников. Им трудновато приблизиться к самой дыре: сильнейшее гравитационное искажение очень мешает устойчивости «червоточин».
– Ты сказал – дистанционники?
– Фокусы червокамер. Отделенные от своих тел наблюдатели, странствующие по пространству и времени. – Он улыбнулся и указал на себя. – Когда ты привыкнешь к этому способу виртуальных исследований с помощью червокамеры, то обнаружишь, что с собой не обязательно тащить такой тяжелый багаж. Я говорю это все к тому, Мэри, что мы рассылаем сознания людей, как чертополох рассеивает свои семена. Они улетают по пространству-времени на две тысячи световых лет, на сотни тысячелетий в глубь истории, через сотни миллиардов звездных систем, назад, к зарождению человечества. Уже собрано столько информации, что мы не смогли бы ее изучить, даже если бы имели в тысячу раз больше специально подготовленных наблюдателей, – а границы все время расширяются. Некоторые из наших теорий находят подтверждение; другие безжалостно развенчиваются. И это хорошо, так и должно быть в науке. Но я думаю, что существует более глубокий, более важный урок, который мы уже начали усваивать…
– И это значит, что…
– Что разум, что жизнь сама по себе – драгоценный, – неторопливо выговорил Давид. – Просто представить невозможно, насколько драгоценны. Мы только-только начали наши исследования. Но мы уже знаем, что в пределах одной тысячи световых лет от Земли значительной биосферы нет, не нашли мы ее пока и в глубине веков. Ну, может быть, где-то есть какие-то микроорганизмы, отчаянно борющиеся за жизнь в теплой, наполненной слизью луже или в глубоких расселинах вулканических гор. Но другой Земли нет. Мэри, червокамера уводила мое восприятие мира от собственных забот постепенно, шаг за шагом. Я увидел добро и зло в сердцах ближних, увидел ложь в своем прошлом, увидел ужас в истории своего народа. Но теперь мы ушли далеко от этого, далеко от шумных кратких столетий, от бестолкового, мятущегося островка, за который цепляемся. Теперь мы успели повидать пустоту просторов Вселенной и бессмысленное перемалывание прошлого. Мы покончили с тем, чтобы винить себя за истории наших семейств, мы начинаем постигать более важную истину: то, что нас окружают бездны, великое безмолвие, слепое расходование грандиозных бессмысленных сил. Червокамера в конечном счете – это машина перспективы. И мы напуганы этой перспективой.
– Зачем ты мне об этом говоришь?
Давид повернул голову к Мэри.
– Если уж я вынужден говорить с вами – со всеми вами, – то я хочу, чтобы вы поняли, какая на вас может лежать ответственность. Был такой ученый-иезуит, его звали Тейяр де Шарден Тейяр де Шарден Пьер (1881-1955) – французский геолог, палеонтолог, археолог, философ, католический богослов, священник. Один из первооткрывателей синантропа. Выделял три стадии эволюции материи – литосфера, биосфера и ноосфера.

. Он рассуждал так: жизнь сформировала на Земле биосферу, а человечество – разумная жизнь – постепенно поглотит жизнь и образует более высокий слой – слой сознания, названный им ноосферой. Он утверждал, что первичная структура ноосферы будет совершенствоваться, пока не сольется в единое сверхразумное существо, которое он называл Точкой Омега.
– Да, – кивнула Мэри и закрыла глаза. – Конец света: глобальная внутренняя сосредоточенность на самой себе ноосферы, достигшей высшего предела сложности и централизованности…
– Ты читала Шардена?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122