– Да.
– Секунду, только руки вытру… спасибо. Минутку, кто вам это дал?
– Никто. Мы нашли этот листок в щели ворот у выезда с дорожки.
И они замаршировали прочь, не переставая петь. Когда я разворачивал записку, руки у меня тряслись.
Ник!
Вернись домой. Джон тебя ждет. И дядя Джек тоже. Целуем – мама и папа.
Кошмары, в которых родители охотились за мной, мелькнули в голове так ярко, что мне пришлось сесть и опереться спиной на микроавтобус. Когда найду этих проклятых шутников, я им головы поотрываю. Слэттер…
Да, Слэттер был основным подозреваемым. Он мог заставить кого-то написать записку. Он знал, что у меня был брат по имени Джон. Но я мог бы ручаться, что он не знал про моего дядю Джека.
У меня на лице проступила испарина. Я оглядел двор, где народ в возрасте от четырех до восемнадцати лет носил ящики с едой, и подозревал всех и каждого. Зачем этот кто-то шутит со мной эти гадские шутки?
– Еще одна?
Я посмотрел вверх, прикрыв ладонью глаза от солнца.
– Да, Сара. Еще одна.
– То же самое?
Я чуть ей не сказал, но…
– Ага. Точно кто-то сейчас ржет в углу, как лошадь. Когда-нибудь я их поймаю и так зафутболю вверх, что они упадут обледенелые.
Она села рядом со мной и стиснула мою ногу.
– Мне очень жаль, Ник. Есть, значит, вокруг нас какие-то жестокие люди.
– А то мы этого не знаем. Сейчас мир ими просто полон. – Я разорвал записку. – Какие новости, мисс Хейес? Мы еще не едем?
– Нет, Ребекка в плохом состоянии. Дэйв хочет подождать, чтобы ей стало лучше.
– Что с ней?
– Мы не знаем. Мартин и Китти шарят по медицинским книгам, но симптомы подходят под десяток болезней. – Она посмотрела на меня тревожно. – Мне не нравится ее вид, Ник. Я боюсь, что это серьезно.
Шесть часов вечера. Весь день я провозился с микроавтобусом. Я добился, чтобы работали все цилиндры, выплевывая облака синего дыма, но далеко не был доволен этой машиной.
О Ребекке мы не слыхали ни слова, но после полудня шторы в ее спальне не открывались. То и дело побледневшая Китти пробегала к грузовикам и рылась в наших запасах.
В шесть тридцать люди стали оставлять свои дела и собираться возле двери дома.
Я пошел отмыться в ручье, протекавшем за домом. Там я увидел, как на той стороне ручья идет враскачку среди деревьев Слэттер. Девчонка с тенями на глазах шла за ним, как только успевала на высоких каблуках.
– Таг, извини. Таг, прости, – повторяла она, и они скрылись среди деревьев. Я заметил у нее на щеке красный след.
Семь часов вечера. Амбар опустел. Все собрались у двери дома, ожидая известий.
Я взглянул на мистера Креозота. Он стоял в той же позе, уставясь на стену. Что-то он там видел замечательное. Что – один Бог знает.
Пока я смотрел, у него слегка согнулись колени, потом выпрямились. Он начал медленно раскачиваться, как гитарист рок-группы, ловящий ритм. Горящие глаза все еще таращились в одну точку на стене, губы слегка двигались.
С Богом говоришь, мистер Креозот?
Я кашлянул. Ноль внимания.
– Эй… вы меня слышите?
Он не слышал или просто не обращал внимания. И все так же безмолвно шептал, покачиваясь в коленях.
Я глядел на него и думал о своих родителях. И с ними тоже такое? Ходят, наложив в штаны? Таращатся на галлюцинации? Нет. Не мог я этому поверить. Где-то они прячутся, такие же нормальные, как я.
Вдруг мистер Креозот застыл в середине своих качаний, склонил голову набок и так застыл. Глаза его горели. Он что-то слышал. Что? Призыв от таких же, как он?
Я вздрогнул, как от холода, и вышел.
Семь двадцать вечера. Дэйв открыл дверь дома и вышел на верхнюю ступень крыльца. Оглядев собравшихся, он сказал:
– Ребекка Кин пять минут назад скончалась… Ник, ты не можешь мне помочь на минутку?
Черта с два хотелось мне идти в этот дом, но я вошел за ним.
Саймон, стоя наверху, нервно крутил руками.
– Как мы можем быть уверены? Мы же не знаем… Никто не знает… мы же всего только дети… Без медицинских знаний… Как можно точно знать, что Ребекка умерла?
За последние дни я столько видел смерти, что считал себя закаленным от ее вида.
И все равно это был шок. По одному взгляду на это лежащее на боку тело с лицом, будто вылепленным из топленого жира, на этот раскрытый багровый рот можно было сказать, что жизнь покинула это восемнадцатилетнее тело.
В отряде выживших Дэйва Миддлтона Ребекке Кин первой выпала очередь умереть.

Глава двадцать четвертая


Другая боль

– Хочешь первой?
– Нет, я боюсь. Там темно?
– Я буду с тобой, Сьюзен.
– Все равно мне страшно.
– Тогда пойдем вместе. Держи меня за руку… правда, так лучше? Теперь держи ее крепче.
Голоса девочек. Певучих Сестриц, хотя они еле шептали, долетали до меня отчетливо. Эту ночь я проводил в амбаре. Дэйв решил, что лучше будет спать по очереди возле кладовой, где заперт мистер Креозот. На случай, если он сменит поведение, начнет разговаривать или просто попробует вырваться.
Я выглянул в сторону голосов. Певучим Сестрицам полагалось сейчас спать в доме. Я прислушался.
– Давай я посчитаю до трех.
– А ты точно знаешь, что это будет хорошо?
– Да, Сьюзен, все будет хорошо. Только держись за мою руку. Крепче.
– Я боюсь.
– А ты помни, что я тебе говорила. Это волшебство. И мы увидим маму с папой.
– И они опять будут хорошие?
– Конечно, будут. Ну, держись крепче за мою руку. Раз, два, три – прыгнули!
Страшное, невыносимое чувство ужаса проползло по моей коже. Судорожным движением я задрал голову…
И вытянул руки в безнадежной, глупой-дурацкой-бесполезной попытке их поймать.
Они остановились в пяти футах над моими руками с похожим на выстрел звуком, который до сих пор отдается у меня в голове эхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96