Если Федерация развивалась под давлением исторической необходимости, то Далаам, казалось, рос и развивался по воле его жителей. Их цивилизация была продуктом сознательного усилия, а не рабского труда человеческого муравейника.
Далаам не имел городских властей. Однако некоторые жители исполняли общественные функции, которые брали на себя добровольно и так же добровольно передавали другим. Отсутствие коллективной организации наложило отпечаток на планировку Далаама. Здесь имелись две или три площади, которые были заложены очень давно и происхождение которых было неясно даже самим далаамцам. Однако эти площади, украшенные фонтанами, похоже, играли какую-то важную роль. Далаамцы в определенные часы собирались на них и с какой-то особой сосредоточенностью пили воду, текущую из-под земли. У далаамцев существовал подлинный культ воды. В каждом жилище постоянно текла холодная и горячая вода, наполняя бассейны, где далаамцы купались в любой час дня и ночи. Йоргенсену так и не удалось понять, как она подается в дома и подогревается. Объяснения Анемы изобиловали совершенно непонятными терминами. Ему осталось предположить, что и здесь не обошлось без благожелательной помощи деревьев.
Он наткнулся на первую площадь случайно и испытал сильнейшее потрясение. Это была площадь его сновидений. Лицо человека на пьедестале явно было знакомо. Он знал этого человека. Он явно видел его изображения на Альтаире и других планетах Федерации. Но не мог вспомнить, при каких обстоятельствах.
– Кто это? – повернулся он к Анеме.
Она мечтательно посмотрела вдаль.
– Человек. Самый первый.
Смысл ее слов был не ясен. Они могли означать и что это первый на Далааме человек, и что это первая по значимости историческая личность. Подробностей ему узнать не удалось.
С каждым днем Йоргенсену становилось все очевиднее, сколь велика пропасть между ним и далаамцами – он не разделял их видения мира, меньше, чем они, знал о человеке вообще и об их обществе в частности. Однажды Анема сказала ему:
– Я нахожу вас увлекательным.
Вначале ее слова польстили ему, хотя и удивили – он не надеялся на такой успех, – затем расстроили.
Она смотрела на него серьезно, хотя, как всегда, в глазах ее плясали иронические огоньки.
– Добрую половину ваших слов я не понимаю, – продолжила она. – Я не знаю, о чем вы думаете. С далаамцами проще, даже если кто-то мне незнаком, его мысли и наклонности мне известны наперед. С вами иначе. Вы – иноземец. Это чудесно.
Йоргенсен разом сник: «Я для нее навсегда останусь иноземцем. Предметом любопытства. Только потому она и не расстается со мной».
Она почувствовала, что ее слова задели его:
– Мне надо спешить, чтобы понять ваш образ мышления. Вы скоро станете таким же, как мы. Деревья вам помогут. Вот увидите.
Йоргенсен резко ответил:
– Нет. Я скоро уйду.
– Это ваше право, но почему вы должны уйти?
Он покачал головой.
– Я должен вернуться туда, откуда прибыл. Меня ждут друзья. А здесь я навечно останусь иновремянином.
– Это так неприятно?
Он отвел глаза.
– Вы по-прежнему ненавидите себя, – сказала она. – Деревья почти ничем вам не помогли. Вам не хочется уходить, а вы терзаете себя, думая об уходе. Разве вы не в состоянии видеть вещи такими, какие они есть?
Она подошла вплотную к нему, взяла его лицо в ладони и заставила глядеть прямо в глаза.
– Вы – ребенок. Почему я должна объяснять вам все? Между нами не может быть сейчас ничего. Быть может, позже, не знаю. Но разве вы не видите, что с вашими постоянными страхами, вашей ненавистью вы принадлежите к иному миру.
– Я для вас просто животное, – оборвал он ее. Эта мысль уже не раз приходила ему в голову.
– Вы неразумны. Но это не ваша вина. Ваше общество… деревья…
Он отступил на шаг и, легко оттолкнув ее, едва не бросился прочь. На глаза набежали слезы. Но мимолетная слабость прошла. Он снова обрел твердость. Он был надломлен, но все же нашел в себе силы для решительных слов:
– Я уйду.
– Как хотите.
Они больше ни разу не затрагивали этой темы. Ему еще случалось ходить рядом с ней, брать ее за руку, но она больше не возвращалась к тому разговору. И он чувствовал ее правоту и ненавидел себя.
Лицо на площади было еще одной загадкой, отделявшей его от Анемы. «Уж не Адам ли это или бог, или то и другое вместе?» – спрашивал он себя. Но это никак не вязалось с образом мышления далаамцев.
Тяжелые черты одутловатого лица отражали волю и ум – это не был абстрактный портрет. Забытый скульптор, который создал этот бюст во времена, когда здесь стоял город из камня, имел в виду конкретного человека.
Йоргенсен невольно приблизился к Анеме. Он был на голову выше ее, а потому наклонился и вдохнул ее запах. Ему хотелось уничтожить разделявшее их расстояние. Он был бессилен изменить судьбу. В мире Йоргенсена игральные кости были брошены в первое мгновенье его существования. Ставка была сделана. Расстояние между ними не сокращалось, даже если он касался девушки. Даже если вдыхал запах ее кожи и полос, запах, который удивил его, – ведь женщины Федерации стремились уничтожить или подавить его. От Анемы исходил запах самой жизни.
На площадь выскочил мальчишка лет восьми, он катил перед собой шар, самый обычный деревянный шар.
Шар. Йоргенсен перевел взгляд с прыгающего по ступенькам шара на бюст у фонтана. Между ними существовала какая-то связь. Но какая? Если он найдет ее, то обретет свободу – он был уверен в этом.
Все остальное он получит в придачу. Он положил ладони на плечи Анемы.
Но разгадка не приходила.
– Пошли отсюда, – сказал он.
Йоргенсен часами беседовал, с Даалкином, Анемой и Даалной, матерью Анемы, с Буркином, Лоордином, Синевой, членами «семьи» Анемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40