У неё был широкий рот со сжатыми губами, маленький круглый нос пуговкой. Выглядела она так, словно ничто на свете не может её испугать или даже удивить, как будто она когда-то обнаружила, что на всякий вопрос есть только один ответ, и она его знает. Может, это и иллюзия, но Дебора всеми силами держалась за свою иллюзию. Наиболее примечательно было исходящее от неё ощущение абсолютной, несокрушимой благопристойности. Оно было более материально, чем ткань её платья. Представить, что Дебора допустит какое-то моральное прегрешение, было невозможно – легче вообразить, что благовоспитанная курица высиживает крокодила. Я ощутил лёгкое сочувствие к леди Фитц.
Похоже, что Дебора всегда «слегка недомогала» на борту. Когда она описала симптомы, мне стало ясно, что её привёл ко мне не недуг, а любопытство. Она засыпала меня множеством вопросов, чётко сформулированных, которые далеко выходили за пределы обязанностей судового врача. Среди них – и вопрос о моих «религиозных убеждениях». У неё был шотландский акцент, но проявлялся он только когда она волновалась, и я не буду обращать на него внимания, цитируя её слова. Уходя с простыми лекарствами, которые я ей прописал, она заметила, что на борту собралось «общество безбожников» и что я хорошо сделаю, если припомню заповеди, которым обучили меня родители, добавив, что нам ещё найдётся о чём поговорить, потому что врач и священник во многом схожи, при всём её уважении к священнику. Я ответил, что если она имеет в виду тайну исповеди, то она совершенно права. Сказав, что она именно это имела в виду, Дебора наконец ушла.
В следующие четыре дня каждый час на борту «Сьюзан Энн» в точности походил на все предыдущие. Сражения за столом и перемирие на залитой солнцем палубе. Я с интересом заметил, что Флора преследует Мактига все настойчивей и коварней, либо по совету Чедвика, либо просто чтобы вывести Мактига из себя, либо по какой-то другой причине. Я был уверен, что и Пен тоже это заметила, но, как и меня, это её только забавляло. Также ясно было, что Бурилов не отказался от ухаживания за сестрой пастора. И столь же очевидно, что Бенсон следит за этим с каким-то полуциничным интересом.
Но к жизни на борту корабля быстро привыкаешь, и вскоре я обнаружил, что уже не обращаю внимания на то, что в первое утро меня так удивило. Большую часть времени я проводил в своей крохотной лаборатории.
На пятый день у меня произошёл любопытный разговор с Деборой. Она пришла ко мне в кабинет с вязанием и, безо всякого «с вашего позволения», уселась. Я лениво читал, делать мне было нечего, и потому я приветствовал её появление.
– Её милость, – объяснила Дебора, – отдыхает. Меня на время отпустили. Её милость сказала, что ей будут сниться дурные сны, если я сижу рядом. Вот её точные слова, доктор Фенимор: «Я уверена, что это будут на редкость чопорные сны. Этого я не вынесу. Уйдите от меня как можно дальше, только за борт не свалитесь. Не затем, что мне будет жаль столь респектабельную особу – просто мне будет неудобно, если вы утонете!»
Впервые я увидел нечто человеческое на лице Деборы – дрожь негодования; спицы в её руках слегка дрожали.
– Особа! – сказала Дебора. – Респектабельная особа! И я могу отправляться за борт, если это не повредит её милости! Каково!
Она пропустила петлю, исправила её и сказала:
– Я решила хоть немного побыть в обществе богобоязненного человека.
Слегка ошеломлённый этой незаслуженной данью моей набожности, я смог только поклониться и сказать, что рад её видеть. В дальнейшем выяснилось, что у Деборы есть необходимость оправдаться.
– Вы, несомненно, спрашивали себя, доктор Фенимор, – сказала она, снова успокоившись, – почему это я, богобоязненная шотландка, остаюсь с такой мирской женщиной, как её милость? Я объясню. Как кальвинистка, я верю в предначертание. Я верю, что Бог уже отделил агнцев от козлищ и что сделал он это с самого начала. И неважно, что сделают его избранные: назначение их – небеса. Неважно, добрые или злые поступки совершат те, кого он проклял: их назначение – ад. Я хорошо знаю, что я избранная. И я благонравна, поскольку хочу такой быть. Но если бы я не была такой, это не имело бы никакого значения. Я могла бы стать, – добавила Дебора поразительное признание, – вавилонской блудницей, но моё место по-прежнему было бы на небесах. Мне тяжело это признать, но её милость – изначально проклята. Сколь бы распутной и злой она ни была, она не станет более проклятой, чем уже есть. И её распутство и злоба не могут запятнать меня. К тому же, – добавила Дебора, – она мне очень хорошо платит. Мне кажется, я полностью ответила на вопрос, который вы себе задавали.
Я подтвердил, что полностью.
– Поняв, почему я терплю её милость, вы, несомненно, спросите почему я терплю мистера Бурилова, учитывая отношения, которые несомненно, их связывают.
– Я ничего подобного не спрашиваю, – ответил я, испытывая неловкость. – К тому же это не моё дело.
– Я вам отвечу, – невозмутимо продолжала Дебора, делая очередную сложную петлю в своём вязании. – Потому что он – часть её распутного зла. Сам по себе он ничто, понимаете? И даже если бы был чем-то, он тоже изначально осуждён. Поэтому мне всё равно, кто делает распутное зло её милости полным. И моей избранности это не уменьшает. Я ясно выражаюсь?
– Предельно ясно, – ответил я.
– Были и похуже мистера Бурилова, – продолжала Дебора. – Гораздо хуже, если допустимо сравнивать орудия распутного зла. Я вам расскажу, как они встретились. Её милость была в то время в Штатах, где у неё красивый дом у моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15