Вот и теперь музыка, зазвучавшая на горном склоне, вновь задела струны его сердца, и гора вдруг стала священной. Что Анрел мог поделать? Он вспомнил о Валааме, с высоты зревшего израильтян, и о стоявшем рядом Валаке, который требовал, чтобы тот проклял их. Вот и Анрел считал своим долгом проклинать, хотя сердцем жаждал благословлять, как Валаам. Гора казалась ему священной, священными казались даже маргаритки, покачивавшие головками поверх сверкающей травы, и старая живая изгородь внизу, и черный буковый лес наверху, и низкие золотистые лучи, что освещали все кругом и соседствовали с тенями, ползшими от леса.
А потом на склоне горы появился Томми Даффин, игравший на камышовой свирели, игравший, как Аполлон, который вышел из своего золотого дома и которого побудила к игре земная трава, щекотавшая его голые ступни и лодыжки. Ни единого слова не произнес викарий.
Притихли деревенские парни; примолкла улица. Вдалеке прокричал петух; послышался лай собаки, и опять стало тихо. Тем временем Томми Даффин, продолжая играть на свирели, спустился на деревенскую улицу. Когда он проходил мимо парней и девушек, они молча поворачивались и следовали за ним; двое ребятишек, игравших поблизости, подняли головы и тоже направились за Томми, неожиданно потеряв интерес к своим забавам. Потом открылась дверь, зеленая дверь маленького домика, который Анрел запомнил навсегда, и в проеме показался мужчина, который был еще старше викария; он стоял навытяжку, устремив взгляд прямо перед собой; потом, немного пошатываясь, старик присоединился к молодым, которые шли следом за свирелью по деревенской улице. Женщина, помедлившая, чтобы аккуратно сложить вещи, тоже появилась в дверях. У нее был более уверенный вид, чем у старика. Казалось, она следует некоему приказанию, которое нельзя не то что не исполнить, нельзя даже обсуждать. Как бы то ни было, она шла по деревенской улице, не отставая от молодых, хотя дышала тяжелее.
Открылась еще одна дверь, и из дома, опираясь на палку, вышла старая миссис Алкинз, которая почти никогда не покидала свой дом. Когда она присоединилась к процессии, открылась еще одна дверь и из своего дома вышла миссис Эрсеваль, вдовевшая уже лет пятнадцать; и тут двери стали открываться одна за другой. Из своей лавки появился Скеглэнд, который, сколько Анрел помнил, торговал бакалеей; потом показался плотник Лэттен, отец Уилли Лэттена, и с ним была миссис Лэттен. И Гиббутс, который вот уже тридцать лет служил церковным сторожем, даже Гиббутс пошел вместе со всеми.
По деревенской улице шли пожилые почтенные люди, которые были опорой маленького прихода. Если бы Анрел увидел, что покрашенные и увитые ломоносами стойки на крыльце неожиданно обрели способность ходить, он удивился бы меньше.
А потом из дома на краю деревни появилась миссис Эрлэнд, и ее лицо светилось, словно она сбросила не один десяток лет, забыла о своем одиночестве, о своих причудах и даже об астме; быстрым шагом она прошла мимо викария. Боже милостивый, это в самом деле была миссис Эрлэнд!
Молча стоял викарий, провожая взглядом удаляющихся людей. Шум шагов понемногу стихал, и на деревню сходила тишина, нарушаемая лишь звуками свирели. Потом процессия повернула направо, судя по тому, откуда теперь доносилась мелодия, после чего стала подниматься наверх, на гору, и викарий все еще прислушивался к ней. Почему бы не пойти вместе со всеми? Почему бы не подняться на гору, не спуститься к старым серым камням и не послушать, как золотистые звуки бьются об их древнее молчание? Им не потревожить покой камней, но и великолепной мелодии не грозит усталость. Почему бы не пойти вместе со всеми?
Но если он уйдет, кто же останется? Что будет, если он тоже уйдет? Чувство долга перевесило.
Когда викарий принял решение, мелодия уже доносилась с другой стороны горы; старик стоял один, немного уставший, очень замерзший и весь в слезах.
Глава восемнадцатая
ПРОШЛОЕ ОЖИВАЕТ
Уже совсем стемнело и в долине, и в горах, когда викарий, до того одинокий, что трудно и вообразить, отправился обратно. Солнечные лучи все еще освещали плывущие в вышине облака, да и небо еще было совсем светлым, хотя в Волдинге уже не блестел ни один листочек, да и стены как будто посерели. Наступил тот час дня, когда разочарованный или несчастный человек погружается в невеселые размышления; но в деревне не нашлось никого, чтобы окликнуть викария и помочь ему в тяжелую минуту. Все ушли на гору.
В одиночестве прошагал он через всю деревню до своей стороны долины, где, миновав последний дом, увидел спешившую ему навстречу женщину. Хотя бы одна не ушла вместе со всеми. Викарий узнал миссис Тиченер. Он понял, что причина ее спешки была самая что ни на есть простая и понятная: ей хотелось, пока не совсем стемнело, добраться до дома с купленным и завернутым в бумагу маслом. Погруженный в свои мысли, викарий шел, опустив голову, и почти не обращал внимания на миссис Тиченер, пока она не подошла совсем близко.
– Добрый вечер, миссис Тиченер.
– Добрый вечер, сэр. Надеюсь, вы в добром здравии, сэр.
– Да, да, благодарю вас.
Он всегда был в добром здравии. И не стоило спрашивать. Однако миссис Тиченер он наверняка показался больным, едва оправившимся после тяжелой болезни или несчастного случая. Что ж, любой подумал бы так на ее месте.
– Масло? – спросил викарий, показывая на сверток.
– Да, сэр. Купила у Дровера. Никогда не знаешь, что могут подсунуть в этих лавках.
– И то правда, – отозвался викарий.
Миссис Тиченер поглядела себе под ноги, думая о том, что скоро стемнеет. Однако викарий не двигался с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54