И это было лучше всякого пива. Похвалив каждого в отдельности, он переходил к самому событию. И вот тут-то, если речь шла о победе, то ничего не преувеличивая, тем более не позволяя себе солгать, он все же внушал своим слушателям, что они достигли того, к чему стремились многие годы, отчего их охватывала гордость за их славный Волдинг. Если же случалось поражение, то викарий направлял мысли своих односельчан в будущее, в тот прекрасный день, когда они, потрудившись на тренировках и поработав с мячом, завоюют заслуженную победу и опять воссияет слава Волдинга. И если подумать, хотя лучше не думать, но все же если подумать, как близко жизненные тропинки подходят временами к краю пустыни, которую видел Соломон, где всё одна лишь суета, тогда еще мудрее кажутся незамысловатые мечты человека, который говорил простодушным людям о будущем триумфе Волдинга. Даже в то время отъезд викария мог бы показаться бегством, а теперь, когда над Волдингом нависла беда, да еще такая, какой прежде не бывало, священнику как никогда не хотелось покидать свой приход. Однако и послание епископа, и послание епископского капеллана не оставляли ему выбора. Викарий даже пожалел о том, что написал епископу, ему показалось, что он преувеличил трудности, возникшие в приходе, все трудности, кроме одной, из-за которой ему как раз и хотелось остаться, чтобы одолеть ее. Прежде тоже случалось всякое разное, однако ничего такого, с чем он не мог бы справиться, обращаясь или не обращаясь за помощью к епископу, пока не началось это. Как же он справится, если уедет?
Миссис Анрел понимала мучения своего мужа. Но она знала, что у него и в мыслях нет ослушаться епископа. Поэтому не стоило тянуть со сборами. И она вернула викария из мира грез, задав вопрос о том, на каком поезде они поедут.
– Мы едем в три двадцать?
Викария словно окатили холодной водой. Однако это помогло ему окончательно осознать, что он в самом деле должен ненадолго покинуть Волдинг, после чего решение далось ему легко, и они с миссис Анрел выбрали поезд, отходящий по расписанию в три двадцать на другой день.
Оставалось лишь написать епископу и собрать вещи.
– Я расскажу ему о Томми Даффине.
– Нет, – возразила миссис Анрел. – Он пока не хочет ничего знать. Напишешь ему сразу после возвращения.
Волнуясь из-за предстоящего отъезда и сборов, викарий кивнул, хотя не понял, почему она так сказала. Те, кто путешествовал по Африке, вдали от дорог, троп и тропинок, и знает, что стоит забыть какую-нибудь мелочь и придется жить без нее несколько недель, а то месяцев, те легко поймут волнение, охватившее Элдерика Анрела, едва начались сборы. Для него Брайтон был дальше, чем Африка для некоторых из нас, да и путешествие казалось более тяжелым, так что параллель напрашивается сама собой.
Викарий коротко написал епископу, еще короче – капеллану и вскоре был целиком захвачен страхами и волнениями, неотделимыми от затраченных на сборы физических усилий и усугубленными воображением, которое летело вперед, дабы предвидеть все, что может понадобиться на отдыхе, и удерживать его в банальном настоящем было не менее утомительно, чем трудиться руками.
Глава пятая
ГОЛОС ВЕТРА
Чета Анрелов вовремя прибыла на вокзал в Мирхэме, уехала в поезде, отходившем в три двадцать, пересела в другой поезд в Селдхэме и отправилась в Брайтон, а потом в Хоув, в пансион миссис Смердон. Там, в уютной комнатке среди переплетенных фолиантов из забытых журналов, мистер и миссис Анрел пили вечерний чай, в то время как в Волдинге заходящее солнце расчерчивало склоны Волда тенями терна и ежевики, шиповника и Томми Даффина, сидевшего неподвижно среди своих дикорастущих приятелей и пристально глядевшего на что-то по другую сторону долины так пристально и так долго, что можно было подумать, будто он смотрит на что-то особенное. Однако смотреть было не на что, кроме как на мерцающую траву, менявшую вид горного склона, на дальние окна, загоравшиеся одно за другим в лучах солнца, на тени, поднимавшиеся из долины от черных вязов и постепенно завладевавшие Волдом, пока лес наверху не стал преградой свету; а потом и лес сделался черным, лишь небо все еще сияло, да сияли грудки возвращавшихся домой голубей.
Миновал почти год с тех пор, как Томми Даффин впервые пришел сюда один. В последний день августа, в такой день, когда в воздухе, как пророчество, появляется едва ощутимый намек на скорую осень, ему неожиданно захотелось подняться на Волд. Очень уж его донимала тогда скука, в тот самый вечер тем более нестерпимая, что было воскресенье; вот тогда-то перед его мысленным взором встала большая сумеречная гора, и ему показалось, что на все вопросы можно получить ответы, стоит лишь понять некую цель, никому в деревне не ведомую. Итак, он выскользнул из дома в долине и, прежде чем отец и мать узнали об этом, уже поднимался на гору. Еще не стемнело, пока младший Даффин шел по деревне, и лица соседей были легко различимы, однако вскоре стали сгущаться сумерки. В тот раз он тоже сидел в кустах, в которых сидел сейчас, и смотрел вдаль. По другую сторону долины было что-то таинственное, тоже смотревшее на него, но тихое, словно прижавшее к губам палец, и недоступное взгляду, потому что находилось по другую сторону от вершины, за дубравником. Томми долго не сводил глаз с черных деревьев на восточной стороне долины, но не находил там ничего необычного; а найди он это, узнал бы, по крайней мере так ему казалось, не только о предназначении многих поколений людей, живших в Волдинге, но и о маленькой лещине за перевалом, где был круг из старых камней, которые год от года все больше зарастали мхом, бросая бесполезную тень на пашню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54