она поднималась и опадала, полная скорби и отчаяния, напоминая Джайалу, насколько он смертен и насколько устал. Град стрел, некоторые из которых влачили за собой хвосты отравленного черного дыма, обрушился на оранжево-красные ряды Иллгилла и на шатры за ними, и без того уж изодранные в клочья тысячью прежних залпов. Где смеющиеся, уверенные в себе мужчины, что поутру пили в этих шатрах белое вино за здоровье друг друга? Половина их уже полегла, а в шатрах теперь стонут раненые. После обстрела стоны умножились — изодранные полотнища шатров не могли защитить от смертоносного дождя, что падал с темнеющего неба.
Джайал видел, как его отец покинул свой шатер и поднялся на пригорок в окружении своих генералов. Иллгилл казался столь же непоколебимым, как и в начале дня: грозные глаза под нависшими бровями, торчащая вперед черная борода, красные с черным доспехи — все придавало ему несгибаемый вид. Отца с сыном разделяло около пятидесяти футов, па которых стояли три поредевшие пехотные шеренги, но Джайал видел, что отец смотрит на него. Даже на таком расстоянии в этом взгляде читался вызов, уверенность, что сын не сдюжит и опозорит род Иллгиллов, восходящий к основателю города Маризиану. Фамильная честь для отца была всем, и Джайал всю свою короткую жизнь старался быть достойным ее, но никогда не мог угодить суровым требованиям отца. Несмотря на смертельную усталость, Джайал заново ощутил свою никчемность — должно быть, он с самого рождения только и делал, что обманывал надежды отца.
Последний залп стрел сразил многих: люди кричали, лошади бились в предсмертных корчах, один из шатров пылал. Джайал видел все это издалека, сквозь красную призму заката — казалось, что он заговорен и ни одна стрела не может его коснуться.
В сумерках он разглядел бредущего к нему его друга Вортумина с отломанным оперением стрелы в руке. Вортумин пытался сказать что-то, но ему мешала другая рука, которой он зажимал горло. Джайал увидел, что в горле у друга торчит половина стрелы и красная кровь стекает на красный камзол. Джайал бросился на помощь, но глаза Вортумина закатились, и он рухнул на колени. Поврежденные голосовые связки издали глухой хрип, и тело повалилось на бок.
Джайал опустился на колени рядом, суетливо водя руками и не зная, что делать. Из сумрака, словно коршун, явился жрец в своей серебряной двурогой шапке, похожей на длинный челн и окаймленной по краям колокольчиками. Жрец имел приказ добивать всех тяжелораненых, чтобы они не достались живым мертвецам. Но Джайал так свирепо глянул на него, что тот попятился и ушел искать другую жертву своему богу.
Джайал приподнял голову Вортумина и попытался напоить его из своей фляги, но тот не мог глотать, и вода, стекавшая в его ужасную рану, пенилась там розовыми пузырями. Глядя на Джайала печальными карими глазами, Вортумин наконец почти внятно выговорил что-то. Джайал склонился пониже, и Вортумин повторил: «Увидимся в Хеле, мой друг». Потом из его горла опять вырвался хрип, тело дрогнуло и застыло. Джайал опустил его голову на землю и встал, пошатываясь. Уже стемнело, и замогильный напев Жнецов Скорби зазвучал снова, сопровождаемый на сей раз гулом костяных рогов — унылым, сухим и полым, как сама смерть. К Джайалу подбежал его сержант, Фуризель.
— Чего тебе? — рявкнул Джайал, обуреваемый досадой и гневом.
— Тальен тяжко ранен, командир.
— Ты знаешь, что следует делать в таких случаях, — ответил Джайал, глядя на тело Вортумина.
— Но он, может быть, еще выживет... Джайал гневно вскинул глаза.
— Ты меня слышал: всех тяжелораненых следует передавать жрецам — и тебя, и меня, и кого угодно. Закон для всех один.
Фуризель ответил ему взглядом, полным холодной ненависти: сержант вырос вместе с Тальеном. И перевел взор в сторону погребальных костров, сложенных позади линий.
— Будь прокляты твои законы и ты сам, Джайал Иллгилл. — Сержант повернулся и пошел туда, где кучка солдат окружала трепещущее тело Тальена. Джайал хотел его остановить — отец убил бы Фуризеля на месте за подобную дерзость. Но сыну недоставало целеустремленности, придававшей столь жестокую твердость отцу. Джайал так же ясно понимал, что битва проиграна, как и то, что он не способен убить Фуризеля. И так всю жизнь: всегда он пытался примирить непреклонную строгость отцовских правил с мягкостью собственного сердца, со слабостью, побуждающей его рассматривать любое дело с двух сторон, признающей справедливость просьбы Фуризеля и в то же время отвергающей ее; и никогда он не достигал ни полного подчинения, ни полной человечности, оставаясь ни с теми, ни с этими, — и от сознания собственного ничтожества ему не хотелось жить.
Что ж, недолго ему и осталось. Тот самый жрец, которого Джайал только что видел, приближался к сборищу около раненого, подталкивая перед собой юного служку, тащившего Книгу Света величиной чуть ли не с него самого. Солдаты гневно обернулись к ним, возмущенно размахивая руками. В это время новый град стрел обрушился с той стороны — жрец в своем пышном одеянии завертелся на месте, словно подбитый петух, и упал. Служка застыл, в ужасе глядя на стрелу, пронзившую кожаный переплет его книги, а после бросил книгу наземь и во весь дух бросился бежать к Траллу. Темная туча, накрывшая поле битвы, разразилась дождем — последние желтые лучи солнца едва брезжили по ее краям. Над одним из погребальных костров неожиданно вспыхнула радуга — и свинцово-серая пелена окончательно закрыла солнце, погрузив равнину во мрак. Тогда черная болотная почва на ничейной полосе встала дыбом, точно взрытая сотнями кротов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161