Адриано был достаточно умен, чтобы понимать, что в этих двух источниках раздражения заложено противоречие. Но он был слишком молод и выпил много кружек кава с бренди из Сенцио, так что это понимание осталось на уровне подсознания.
А на сознательном уровне он сосредоточился на этом самонадеянном деревенском парне. Тот, очевидно, приехал в город, чтобы в течение трех дней пиликать или тренькать на каком-нибудь народном инструменте и заработать пригоршню астинов, а потом прокутить их на Празднике. Как посмел такой парень зайти в самую модную кавницу на всей Восточной Ладони и плюхнуться своим деревенским задом на стул у столика для избранных в этом зале? Адриано все еще сохранил до боли ясное воспоминание о том долгом месяце, который потребовался ему — даже после того, как его первые стихи появились в печати, — чтобы осторожно подобраться поближе, внутренне содрогаясь в ожидании отпора, прежде чем он стал членом избранного и широко известного круга людей, занимающих этот стол.
Он поймал себя на тайной надежде, что музыкант посмеет ему возразить: у него уже был готов отборный куплет насчет презренной черни, смеющей высказывать собственное мнение в компании гораздо более умных людей.
И словно уловив эту мысль, парень еще вальяжнее откинулся на спинку стула, погладил длинным пальцем рано поседевший висок и сказал, обращаясь прямо к Адриано:
— Кажется, сегодня мне везет на пари. Рискну поставить все, что мне предстоит выиграть на прошлом пари, что Альберико слишком осторожен, чтобы нарушить по этому поводу традиции праздника. В Астибаре сейчас слишком много народу, и настроение слишком приподнятое, даже несмотря на то что здесь недоливают спиртное.
Он ухмыльнулся, чтобы смягчить свои последние слова.
— Тирану гораздо выгоднее проявить великодушие, — продолжал он. — Со всеми церемониями раз и навсегда похоронить своего старого врага, а потом возблагодарить тех богов, которым нынче велит поклоняться барбадиорам их заморский император. Возблагодарит и принесет жертвы, так как может быть уверен, что наследники-кастраты герцога быстро забудут о свободе, за которую боролся Сандре в еще не кастрированном Астибаре.
В конце своей речи он перестал улыбаться и в упор посмотрел своими широко расставленными серыми глазами на Адриано.
И вот это были первые по-настоящему опасные слова, произнесенные вполголоса, но их слышали все, и внезапно их угол в «Паэлионе» неестественно притих посреди беспорядочного шума остальных частей зала. Насмешливый куплет Адриано, так быстро сочиненный, теперь показался ему самому тривиальным и неуместным. Он ничего не ответил, сердце его почему-то учащенно забилось. Он с некоторым усилием заставил себя не опускать глаз под взглядом музыканта, который прибавил с прежней кривой усмешкой:
— Так как, по рукам, друг?
Стараясь потянуть время и быстро прикидывая, сколько астинов сможет добыть у друзей, Адриано ответил:
— Не соблаговолите ли объяснить нам, почему крестьянин из дистрады так свободно распоряжается еще не выигранными деньгами и так свободно высказывает свое мнение по подобным вопросам?
Музыкант улыбнулся еще шире, открывая ровные белые зубы.
— Я не крестьянин, — добродушно возразил он, — и не из вашей дистрады. Я — пастух с гор Южной Тригии, и я вам кое-что скажу. — Его насмешливые глаза обежали всех сидящих за столом. — Стадо овец может поведать о людях больше, чем некоторым из нас хотелось бы думать, а козы сделают из вас философа быстрее, чем жрецы Мориан, особенно если гоняться за ними, я имею в виду, конечно, коз, ночью в горах под дождем и раскатами грома.
За столом раздался искренний смех, напряжение спало. Адриано безуспешно попытался сохранить суровое выражение лица.
— Так как — по рукам? — снова повторил пастух, дружелюбно и спокойно. Адриано спасло от необходимости отвечать, а нескольких его друзей — от разочарования и потери денег появление художника Нероне, еще более поспешное, чем появление вестника с пером на шляпе.
— Альберико дал разрешение! — провозгласил он, перекрывая гомон в «Паэлионе». — Он только что издал указ, что ссылка Сандре закончилась с его смертью. Тело герцога будет выставлено для торжественного прощания в старом дворце Сандрени, а потом его похоронят со всеми почестями, со всеми девятью обрядами! Если, — тут он сделал драматическую паузу, — если жрецам Триады разрешат участвовать в церемонии.
Адриано с трудом мог ухватить скрытый смысл сказанного — с молодыми, чересчур импульсивными поэтами это случается сплошь и рядом. Но ведь происходят великие события! Его взгляд почему-то снова вернулся к пастуху. Выражение лица тригийца было добрым и заинтересованным, но вовсе не торжествующим.
— А, ладно, — произнес пастух, печально качая головой, — наверное, моя правота служит мне компенсацией за бедность — боюсь, это история моей жизни.
Адриано рассмеялся. Он похлопал толстого, задыхающегося Нероне по спине и подвинулся, освобождая место для художника.
— Да благословит нас обоих Эанна, — сказал он ему. — Ты только что сэкономил себе больше астинов, чем у тебя есть. Я собирался занять у тебя, чтобы побиться об заклад, и проиграл бы после твоего известия.
Вместо ответа Нероне взял почти пустую кружку Адриано и залпом допил кав. Потом с надеждой оглянулся вокруг, но другие собеседники охраняли свои кружки, хорошо зная привычки художника. Темноволосый пастух из Тригии со смехом пододвинул ему свою кружку. Приучивший себя никогда не подвергать сомнению щедрость, Нероне проглотил напиток. Но когда кав был выпит, он все же пробормотал слова благодарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36