Ибо титул обязывает, а ведь даже надежды нет никакой, что он сумеет стать достойным такого звания.
В дверь постучали, и Айса немедленно отозвался. Ривен сел на краю кровати, в комнату вошел Мертах, Флейта с Барабаном — за ним по пятам. Оба волка тут же принялись обнюхивать ладони Мадры, и она улыбнулась им своей скупой улыбкой, приподняв темные брови.
Изменяющий Облик был в темной бурке, глаза его сверкали, грудь вздымалась, — он только что соскочил с коня.
— Приветствую вас, израненные воители, — сказал он, увернувшись от взмаха ратаганова костыля.
— Какие новости? — спросил гигант.
— Даже не знаю, что и сказать, — Мертах поднял руки вверх. — Приезжают поодиночке бароны со свитами, слуги их подъедают скудные кольбановы запасы; поступили сведения о возможном прибытии посольства от Брагада, ходят слухи о большой битве на севере, в которой участвовал сын Магейри.
Лицо Ратагана посуровело.
— И каков исход битвы?
Мертах пожал плечами.
— Паршивый. Говорят, он убит, и два десятка его людей вместе с ним. Исполины довольно легко с ними расправились.
— Не много ли для внезапной весны? — задумчиво проговорил Ратаган.
— Да уж. Сегодня в Рориме Карнаха объявлен траур.
Они замолчали, только настойчивый стук кузнечного молота где-то в Доле нарушал тишину, отбивая время о наковальню. Ривен сидел молча, одергивая здоровой рукой ночную свою «инвалидную» рубаху, и смотрел на них: Айса, как обычно, невозмутимый; Ратаган, чей юмор улетучился в мгновение ока; Мертах, взгляд которого беспокойно метался по комнате; Мадра, чьи волосы рассыпались по плечам, — волки отпихивали друг друга, норовя положить голову ей на колени. Внезапно Ривен ощутил почти неодолимое побуждение положить туда и свою голову тоже.
— Но вот в чем загвоздка, бородатый пень, — сказал Мертах, — тебя требуют в зал. Дело особой важности, ты ж понимаешь.
Ратаган застонал.
— Неужели никак невозможно оставить калеку в покое?
— Там пиво, — заметил Мертах.
Ратаган оживился.
— Долг — штука обременительная, но пренебречь им нельзя… Ну пойдем, хоть разогреемся.
Они встали и направились к выходу, Мертах подмигнул Мадре, обернувшись на пороге. Флейта и Барабан, поглядев на нее с сожалением, потрусили за хозяином. Когда Мертах с Ратаганом ушли, в комнате стало как-то неестественно тихо. Айса вновь вступил в роль часового у двери.
Стук кузнечного молота прекратился, теперь снаружи доносился только отдаленный, едва различимый гул человеческих голосов, идущий, должно быть, со стороны базара. Мадра поднялась и подхватила рюкзак Ривена.
— И что ты с ним собираешься делать? — Ему не хотелось, чтобы его рюкзак забирали куда-то. Это — единственное, что еще связывало Ривена с его миром. Последнее, что осталось.
— Разобрать, а потом уложить как следует, — сказала она. — Все равно эта одежда вам пока не понадобится, а там еще кое-где порвалось, надо заштопать. — Она достала его брюки и просунула палец в прореху. То была давняя дырка, латанная-перелатанная: сначала он сам зашивал ее, неумело, а потом еще — Дженни. Но аккуратные стежки ее расползлись. Ривен представил, как Мадра выдергивает эти обрывочки ниток, и острая боль вдруг пронзила его.
— А как же я? — спросил он и сам рассердился, услышав в голосе своем жалобные нотки.
Улыбка промелькнула на ее губах. Сколько ей лет: семнадцать, восемнадцать? Было в ней что-то такое… неподвластное возрасту.
— Я могу штопать и здесь, если хотите, — сказала она, и вдруг лицо ее просветлело, как у ребенка, окрыленного надеждой.
— Хорошо, — ответил Ривен, ощущая какое-то странное облегчение.
Так они скоротали день. Ривен тоже нашел себе занятие. Он чистил свои ботинки, пока Мадра, усевшись рядом, чинила его одежду. Ближе к вечеру она разожгла камин. В вечернем сумраке мир за окном окрасился в синий цвет, отсветы пламени камина залили комнату желтым сиянием. В мерцающем свете свечей и камина иголка поблескивала в старой ткани, как серебряная искорка, зажатая ловкими пальцами Мадры.
Не хватало только шума моря. Ривен представил себе: волны, с шуршанием набегающие на гальку, в воздухе — запах горящего торфа, сумерки, поднимающиеся из долины к темнеющему небу, где появились уже первые звезды.
Глаза его закрылись.
Он снова был с Дженни. Они неслись в стремительной скачке бок о бок по бескрайним просторам зеленых долин, под каменистыми осыпями холмов, небо над ними было как синяя прозрачная чаша, горы — как бело-голубая дымка на краю горизонта. Кони их, с мягкими бархатными глазами, были выносливы и быстры, седла — глубоки и удобны, и высокие травы шелестели по стременам.
Но одета она была странно, он ее раньше не видел в таком одеянии: черная амазонка из мягкой замши и мышиного цвета шерстяная юбка с несметным количеством складок на бедрах. Высокие сапоги и перчатки из темной кожи, плотно обтягивающие руки.
И лицо ее… То была Дженни, которую он знал, вот только волосы, обычно в беспорядке рассыпанные по плечам, заплетены были в косы и уложены кольцом на затылке. А ему так — до боли — хотелось видеть, как ветер треплет свободно летящие пряди ее волос.
И еще было что-то такое в глазах ее… и, возможно, в осанке. Как будто она растеряла свою природную грацию дикой лани, и искусная подделка заменила утраченное.
Во все стороны до горизонта расстилался безбрежный безлюдный пейзаж, а они все летели вперед и вперед, и Ривену казалось, что глаз его различает, как горы становятся ближе, силуэты их — резче. Там, в ущельях на склонах гор, ближе к вершинам, лежали снега; на их фоне выступали черные пятна обветренных скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144