Параглез Доктиираков и парниссы города вместе объявили День Диурии и Бронира праздником, и простой люд Халлеса намеревался не пропустить ни мгновения величественного свадебного парада, явившегося прямо к их дверям; бесплатные развлечения случались в городе нечасто.
За выплясывавшими с мечами акробатами последовали жонглеры; как ни странно, каждый из них вертел в воздухе сразу три блещущих меча. Выстроившиеся вдоль улиц зрители находили трюк не столь сложным, ведь все знали — жонглеры никогда не пользуются заточенными мечами. Однако все сходились на том, что пляска света на лезвиях псевдомечей делает их похожими на настоящие. За жонглерами следовали наложницы; продвигаясь вперед, они заигрывали с толпой, раскачивали бедрами, колыхали грудями, чувствуя себя немножко неуютно в изысканных свадебных нарядах.
Народ Халлеса рассчитывал потом увидеть дрессированных тигров или же странных зверей, населявших Увечные края. Но вместо них шестнадцать могучих носильщиков в полном облачении вынесли первые носилки, в которых сидел симпатичный мужчина и крепкая на вид женщина, странным образом укрывавшиеся толстыми плащами, обычные бахромки из бусин спускались на их лица от лба до верхней губы. За первыми носилками шла бесконечная процессия, причем последующие всегда оказывались наряднее предыдущих, но каждая пара была укутана и задрапирована на один лад. Из посольства вытекала красная с черным кровавая река Галвеев, искрящаяся золотыми вспышками, и в потоке ее самоцветов играло не меньше, чем обычной гальки в горной реке. Повсюду сверкали граненые рубины и ониксы, покрывавшие и носилки, и носильщиков, и родичей невесты. Сведущие люди утверждали, что текущие бесконечным потоком самоцветы, конечно же, сделаны из стекла, однако и им приходилось признать зрелище впечатляющим.
Хор певцов сопровождал последние носилки, принадлежащие посланникам, параглезу Галвеев и, наконец, невесте. Они исполняли традиционный набор брачных песен, освящая брак именем Мараксиса, бога семени и плодородия, ибо свадьба происходила в его месяце, и благословляя невесту именем Драсту, богини чрева, меда и плодоношения.
В соответствии с обычаем невеста была полностью укрыта вуалью; молодые замужние женщины из толпы пытались различить ее черты под сеткой из красного шелка и бахромой из золотых бусин (ибо увидевшая глаза невесты, направляющейся к бракосочетанию, должна была непременно забеременеть в текущем году), однако им приходилось довольствоваться благосклонными покачиваниями ее усыпанных драгоценностями ладоней. Уж эти самоцветы, соглашались все, были настоящими. Халлеситы с жаром обменивались слухами о невесте. Она добра и прекрасна; она ела простую пищу на улице, она щедро раздавала на улицах дары и монеты. У нее широкие бедра, хорошо будет рожать. И груди объемистые, будет чем накормить детей. Да, она не слишком умная и острая на язык и к тому же не чрезмерно честолюбивая, а это — достоинство для женщины, становящейся женой второго сына.
Хорошая молодая девица — на этом сходились все. Быть может, чересчур хорошая для второго сына их параглеза, считавшегося в городе парнем не то чтобы испорченным, а дерьмоватым.
За носилками невесты шествовал новый отряд жонглеров с мечами и музыкантов, но эти ничем уже не смогли удивить. Впрочем, люди решили, что парад, пожалуй, удался. Если б еще были тигры да поменьше одежды на наложницах и побольше на ней разрезов, и хорошо бы парочку карликов, глотателей огня, — тогда все было бы просто идеально.
В Белом Зале Дома Сабиров, что в Калимекке, косые лучи ясного утреннего солнца пронзали цветные стеклянные окна, бросая Разноцветные пятна на резные беломраморные полы, превращая их в поле желтых нарциссов, красных сердечек и синих колокольчиков, выбившихся из-под внезапного снега. Тонкие сводчатые арки поддерживали каменный шатер, сверху прикрывавший круглую комнату; их изгибам следовал потолок, отражавший всякий звук, рожденный в пределах этого прекрасного зала. Именно здесь Волки Сабиров вычерчивали ногами последние арабески своего заклинания, умножающего мощь, вместе с только что прибывшими из Халлеса Имогеной и Люсьеном Сабирами, верховным Волком и его супругой. Волки в унисон бормотали, к их голосам присоединялись призрачные шепотки собратьев ныне далеких, но двигавшихся бесплотными и едва различимыми тенями по тропе вместе с ними… а быть может, и голоса иных, более странных духов.
Вдруг весь зал наполнился возникшим ниоткуда запахом жимолости, и в этот миг все шепотки, негромкое бормотание и движение разом умолкли — как задутая ветром свеча. Шествовавшие по тропе Волки — и фигуры, и призрачные тени, присоединявшиеся к ворожбе в Халлесе, Костан-Сельвире и Вейпойнте, — будто вросли в пол, твердо попирая ногами истертый камень; головы их были повернуты к серединному столпу, не резному, как в Халлесе, но отлитому из чистого золота. В воздухе плавали завитки дымка каберры, сгущался аромат жимолости, и, выжидая, трепетало зло. В сознании каждого Волка прозвучал голос: «Время пришло, пусть начнется жертвоприношение».
Нечто невидимое глазу, но ощущавшееся Волками как ледяной ветер, тихо прошествовало через зал, от которого дыбом встали волосы, а сделавшийся вдруг навязчивым запах жимолости как бы смешался с вонью прогнившей мертвечины.
Воцарилось молчание, сменившееся внезапно ощущением, будто в зале ожидают не только Волки, но и те, древние глаза и другие уши. Стены капища вздохнули и забормотали — собственным языком, давно позабытым, и слова эти, возможно, были полны глубокого смысла или же просто бессмысленным бредом давно почившего безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120