Мне было с ними хорошо, и даже к Бродиру я прикипел душой. Теперь все они были мертвы, а мне, к сожалению, посчастливилось остаться в живых. Человек должен действовать по обстоятельствам — и как было упустить представившуюся возможность. Но теперь я жалел о том, что мне попалось дуплистое дерево. В жизни я не чувствовал такой бодрости, как тогда, когда стоял в сомкнутой воинской цепи. С горечью я подумал о том, что предал Скегги и всех своих соратников.
Голиас был уверен, что останется в живых. Я сомневался, уцелел ли он. Но свидание было назначено. Человеку недостаточно просто уйти откуда-то — он должен верить, что придет куда-то. Встреча с Голиасом в Хеороте — иного будущего я не мог себе представить. Но что оно мне сулит? В Хеороте я буду дожидаться человека, которого не надеюсь увидеть! А если он не появится — что тогда? За этим вопросом стояла гнетущая пустота.
Напившись из лесного ручья, я долго шел не останавливаясь, пока тяжелые раздумья не сломили меня окончательно. Я безраздельно предался отчаянию. Сойдя с дороги, я лег на землю лицом вниз. В груди так теснило, что даже для безнадежности не оставалось места. Я превратился в полное ничто.
Но человек не может умереть, пока не утратит интереса к жизни. Вдруг в темноте запела птица, и во мне проснулось любопытство.
Изменилось все вокруг — и поневоле изменился я.
Это было не просто обыкновенное чириканье. Птичка обладала незаурядной техникой. До сорока разнообразных полутонов она выстраивала в осмысленную мелодию. Певунья в третий раз уже повторила свой репертуар, когда я наконец поднял голову удостовериться, что ночь еще не кончилась. Потом мне захотелось убедиться, что поет действительно птица. При пятом повторе я встал и тихо углубился в лес. Через несколько шагов певунья сделала паузу, и я услышал хлопанье крыльев.
В другое бы время я не был потрясен так сильно. Но когда разум подавлен, новое ошеломляет. Мне еще не приходилось слушать пение птиц ночью. Удивленный, я и думать позабыл о своем недавнем отчаянии.
Перелетев на другую ветку, птица запела с еще большим очарованием. В лесном сумраке смутно различались очертания предметов. От земли веяло прохладой и ароматами лесных цветов. Легкий ветерок навевал терпкие запахи лесной чащи. Мысли мои были неопределенны, как благоухание безымянных растений, но сердце наполнилось радостью, которой мне недоставало так долго.
Еще две трели — и птица улетела, одарив меня утешением. Но меня ждало ужасное открытие. Сколько ни искал я дорогу — выйти на нее никак не мог. Горевать я перестал, но зато заблудился. Огорчился я, впрочем, не надолго — ведь даже идя по дороге, я не знал, правильным ли путем следую. Дождаться бы, пока рассветет, и там уже поискать проезжий тракт. Но настроен я был мечтательно и потому углубился в дебри Броселианского леса.
Близилось утро. Вскоре можно было уже различить замершие перед рассветом деревья. Ветви поникли, как усталые после работы пассажиры, держащиеся в автобусе за ремни. Я продолжал идти, и на душе моей царила отрада. Утомившись и согревшись от ходьбы, я намеревался где-нибудь прилечь вздремнуть.
Нервы у меня крепкие, но кругом было так тихо, что я невольно подскочил на месте, услышав прямо перед собой чей-то вскрик. Навстречу мне выбежала девушка. В предрассветном полумраке она, очевидно, приняла меня за кого-то другого. Едва не столкнувшись со мной, она поняла свою ошибку и смутилась.
— Ах! — воскликнула она разочарованно. — А я-то думала, что это Окандо.
Ее пышные волосы окружали головку, как лунный ореол, а тонкий стан напоминал стебелек цветка. Словом, это была именно такая девушка, которую только и можно встретить после пения ночной птицы. Я замер, как дурак, уставившись на нее во все глаза.
— Я не Окандо, — признался я наконец. — А жаль…
Сказав так, я искательно улыбнулся, чтобы загладить свою развязность. И не только потому, что меня на Эе проучили за дерзкое отношение к женщинам. Что-то в этой девушке было такое, что сдерживало мою алчность.
Она напрасно испугалась. В отношениях с женщинами я слишком ленив, чтобы уламывать неподатливых. Однако мне не хотелось ее отпускать прежде, чем удастся у нее кое-что выспросить.
— Не беспокойтесь, — заверил я ее, — я до завтрака за девушками не ухаживаю. Кстати, где тут можно было бы перекусить?
Девушка с любопытством взглянула на меня. Видно было, что она гадает, кто я такой.
— Вы пилигрим? — вымолвила она наконец.
— Да, заблудившийся пилигрим.
Разумеется, я не собирался ей рассказывать о своем участии в неудачном десанте.
— В темноте я сбился с пути и теперь, как видите, блуждаю…
— Поблизости нет никакого жилья, — сказала она нерешительно, — но если вы голодны..
— Голоден как волк, — перебил я.
— Хорошо, я дам вам поесть, только подождите немного. Пока пчелы не проснулись, позаимствую у них немного меда.
Дерево с пчелами стояло неподалеку. Черное отверстие дупла показалось мне зловещим, но девушка запустила туда руку, и я немного успокоился. Из дупла она извлекла соты, полные меда. К ним прилипло несколько сонных пчел, которых она легонько стряхнула наземь. Затем отскочила в сторону, но я ее опередил.
— Чисто сработано! — заметил я, переведя дух с облегчением.
Моя похвала ей польстила.
— Им это достается с трудом, — рассмеялась она, — но меда у них с избытком, и он слишком хорош для трутней.
Соты она положила в плетеную корзинку и облизала пальцы.
— Меня зовут Розалетта.
В Романии, казалось, все обходились одним именем. С облегчением я отбросил в сторону ненавистные мне «А. Кларенс».
— Шендон, — назвался я, слегка тронув волосы, — по прозвищу Серебряный Вихор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125