наподобие того, как Афина вышла из головы Зевса, к немалому его облегчению.
Близлежащая жертва шевельнулась, но брат Жан ткнул ее острым концом своей дубинки, и поверженный затих уже навсегда.
— К несчастью, только божество может ухитриться выкинуть женщину из головы полностью и без труда, но это совсем другой вопрос. Мироздание, как помысленное и явленное на свет, крепится естественными связями. Моя очередь, друзья. — Он отнял у меня кружку и вновь налил ее доверху. — Что, например, скрепляет половинки раковины?
— Никогда не задумывался о строении раковин, — признался я.
— Их скрепляет моллюск, — заявил брат Жан, сделав последний глоток. — И, в свою очередь, раковина удерживает моллюска на месте и предохраняет от блужданий, к которым моллюск не предназначен ни своим устройством, ни волевыми стремлениями. Видите, какое во всем царит равновесие? Поразительное. С такою же легкостью можно выявить изначальное естественное родство, существующее между монахами и вином. Как мне удалось заметить — а я со всею тщательностью вникал в этот вопрос — одно здесь немыслимо без другого. Монах предназначен быть вместилищем для вина, каковое в противном случае не получает должного употребления. Без вина же монах способен рассыпаться на части, лишившись единственной на свете безотказной смазки, которую Всевышний изобрел для скрепления его состава. Вы уже завтракали?
— Нет, — ответил Голиас, — но надеемся позавтракать с вами, если только ваша кухня не слишком пострадала от сегодняшнего недоразумения.
— Зайдем в обитель. Я о вас позабочусь. Брат Жан ухватил последнюю бутыль, в которой еще булькала влага.
— Поскольку бремя убийств этих заблудших грешников ложится на меня, то похоронить их я предоставляю братьям по ордену. Они же прочтут молитвы над телами, прежде чем предать их земле — поближе к преисподней — и пожелать им счастливого пути туда. Что ж, пора двигаться и нам. Вон уже идет бригада с заступами.
Мы позавтракали холодной ветчиной, олениной, каплуном, говядиной, колбасой копченой, вареной и ливерной, куропатками, пармезаном, рокфором и прочими сырами, запивая все это вином, которое превосходно сочеталось с любым блюдом. Даже Джонс, к моему удовольствию, ел так, что за ушами трещало. Все утро он был хмур как туча, но за едой развеселился, чему немало способствовали оживленные рассказы брата Жана. Наш приятель даже как будто забыл о необходимости спешки и перестал нас понукать поскорее отправиться в путь.
Раньше мне не очень-то доводилось общаться с представителями церкви. Теперь я понял, что многое потерял. Хотя, как всячески подчеркивал наш хозяин, он сильно отличался от своих собратьев. Так, например, он обучил нас замечательной песне. Мы затянули ее, как только вновь выбрались на Уотлинг-стрит.
Думал я, как это часто бывает, и о том, и о другом. Одна половина моей души наслаждалась весельем, тогда как вторая трудилась над новой мыслью. В брате Жане меня поразила широкая эрудиция, но только благодаря ему я обнаружил, что информация может не обязательно использоваться в практических целях, а просто служить источником потехи. Взять хотя бы песню, которой он нас научил. Смысл ее в целом мне был понятен. Однако она показалась бы мне куда занятней, будь я знаком с ее персонажами. Я решил, что расспрошу о них Голиаса или раскопаю нужные сведения откуда сумею.
Но серьезные раздумья, как я уже сказал, ничуть не мешали мне вопить во всю глотку. Песня нас окрылила. В ней содержалось множество приятных для меня сюрпризов. Взять хотя бы только паузу. Она давала в середине каждого стиха свободу икнуть или отрыгнуть, прежде чем наклониться вперед и топнуть что есть силы, отбивая первый слог второй половины строчки.
Старичина Зевс обзавелся телкой;
Гера ни на грош в ней не видит толка:
— Знаю я, зачем муженьку телица;
Не желаю с ней первенством делиться!
За здоровье Зевса, за любовь к животным!
Как ни клялся шалопут:
Все, мол, в фермеры идут, —
Был супругою он вздут —
Урок наглядный вот нам!
Юный Адонис славился немало;
Все же кой-чего парню не хватало:
Афродита зря бедрами вертела —
Не расшевелить импотента тело.
Спи спокойно, малый, — заслужил ты вышку!
Вепря подстрелить не смог —
И клыки вонзились в бок…
Эй, какую ж ты, пенек,
Проморгал малышку!
Полюбил кентавр даму-лапифянку:
Заманить хотел на тихую полянку.
Шлюшка же ему (охай или ахай)
Фыркнула в ответ: — А пошел ты…
— Стоп! — отчаянно замахал руками Джонс. — Прикусите языки… Здесь дама.
Он заметил ее, хотя показалась одна только шляпка. Затем женщина полностью выбралась из придорожной канавы. Растрепанной, чумазой, до неотразимости ей было далеко. Оглядевшись по сторонам, она с недоумением уставилась на нас.
— Да ведь это же служанка леди Гермионы! — изумленно воскликнул Голиас.
Женщина тут же разразилась воплями:
— Господин Луций! О господин Луций! Мы сообразили, что случилось какое-то несчастье, и мгновенно протрезвели. Джонс сразу ударился в панику.
— Что случилось? — возопил он, подбегая к служанке. — Отвечай сейчас же, где она?
Луций схватил девицу, но на руках у него она лишилась чувств. Джонс стоял, беспомощно придерживая ее на весу.
— О, Господи! Она в обмороке. Мы не могли привести ее в сознание, как ни старались. Наконец Голиас предложил новое средство:
— Говорят, когда все средства исчерпаны, больного нужно стукнуть камнем по макушке, и оцепенение как рукой снимет. Дай-ка мне камень, Шендон. Нет, вон тот, поострей.
— Она приходит в себя! — воскликнул Луций. Девушка поморгала, затем открыла глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125