И везде, где бы кровь Первой мейги ни коснулась земли, она превращалась в золото. Рассерженная тем, что натворил Первый сын, Брианда изгнала его навсегда.
Сина подавила зевок. Тусклая луна освещала поляну, и лица эльфов в круге светились неясным розовым светом. «Интересно, — размышляла Сина, — сказания всех народов очень похожи, и все они забавны тем, что пытаются наивно, по-детски понять и объяснить тонкости Закона. Каждый говорит одно и то же, но делает свои собственный народ главным в земной истории».
Сина прислушивалась к баритонам мужей, распевающих свою литанию. После этого Лифарч запел о нынешней мейге. Он не делал различия1 между Первой мейгой и ее миниатюрной преемницей. Он пел хвалу ее красоте. Мейга хихикала и прихорашивалась, кокетничала со своими мужьями, которые успевали, распевая, кокетничать в ответ.
Лифарч пел о Первом муже возлюбленной мейги. Красивый, наделенный чудесным голосом, в котором звенели любовь и мужество, он был очень себялюбив. Он не пожелал петь Песни Хвалы и разбил сердце мейги Далло. Сина ощутила волну тревоги, прокатившуюся по поляне. Она прищурилась, чтобы лучше видеть в сгущавшемся мраке ночи.
Потом Лифарч пел о двух сокровищах мейги, Фейдрин и Мати — дочери и сыне, плодах Первого Союза. Слушая, Фейдрин не хихикала и не краснела, как ее мать, но стояла прямая и гордая, устремив взгляд поверх голов собравшихся эльфов. Холодный ветер вздымал ее прозрачное одеяние. Фейдрин — цветок, пел Лифарч, радость для эльфийского сердца. Наделенная врожденным знанием Магии творения, она любит мейгу всем сердцем и не ставит собственных желаний превыше желаний царствующей матери.
Мати — другое дело. Это истинный Первый сын Первого мужа. Когда Первый муж пренебрег мейгой и был навечно изгнан из эльфийских владений, Мати, знатный и красивый, каким и надлежит быть эльфийскому принцу, тоже показал свои своеволие и хитрость. Он счел себя лучше Фейдрин и отказался петь и танцевать для матери. Он потребовал научить его Магии танцев, которую понимала только мейга. Когда ему было отказано, он тайно изучил это искусство сам и начал плести заклинания. Он собрал вокруг себя молодых эльфов, таких же озорников, как он сам, которые вели себя не по-мужски: пили и всю ночь оставались в лесу. Они пели свои песни друг для друга, не для мейги. Но мейга по-прежнему любила сына и не хотела верить, что Мати ополчился против нее. Но прошло время, и чары Мати лишили мейгу здоровья. Чем дальше, тем больше радость королевской власти становилась ей не под силу.
И тогда, поддержанный своими товарищами, Мати созвал общий Совет. Его мать слишком больна, чтобы править, — так заявил он и захватил королевский престол. Мужчина-правитель — это было неслыханно, настолько неслыханно, что в эльфийском языке даже не существовало слова для такого титула. Но он правил общиной почти год. Затем мужья свергли его и его сообщников и прогнали их в Троллевы горы, под страхом смерти запретив возвращаться. Мейга снова правит эльфами и торжествует. Но как и у Первой мейги, сердце Далло ранено, ранено ее сыном.
Эльфы слушали свою собственную историю с каменными лицами. Лишь некоторые перешептывались, время от времени поглядывали на небо. Мейга плакала, слезы градом катились по ее щекам, глаза покраснели, щеки опухли. Она подняла руки над головой и пропела сквозь всхлипывания:
— Я — Дочь Земли и Неба, охраняемая и защищаемая солнцем и луной.
Мужья и все собравшиеся подхватили хором:
— Ты — мейга эльфов, Дочь Земли и Неба. Хвала Щедрости твоей матери! Хвала зоркости твоего отца!
Все эльфы запрокинули головы и устремили взоры на луну. Мгновение стояла тишина, потом раздался чей-то крик:
— Луна умирает!
Сине хватило одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. Месяц назад в логове Ур Логги она предсказала затмение. Волнения последних дней и тревога за Ньяла вытеснили это из ее памяти, но вот теперь луна над головой тускнела, принимала болезненно-красноватый оттенок.
В ту же секунду началась паника. Сина воздела руки и закричала, что это просто затмение, что бояться нечего, но удирающие со всех ног эльфы едва не повалили и не растоптали ее. Финн Дарга, спрятавшись за рослой чародейкой, прижал к себе жену. Мейга махала руками, крича:
— Стойте! Стойте! Послушайте меня!
Но кроме мужей, распростершихся перед мейгой, и Фейдрин, все остальное эльфийское население разбежалось по лесу. Внезапная тишина воцарилась на поляне, слышны были лишь негромкие рыдания мейги.
— Пойдемте, мама, пойдемте отсюда. — Сохранившая самообладание Фейдрин взяла мать под руку. Сина и чета пикси пошли за ними. Позади толкались королевские мужья, испуганно поглядывая на черную дыру в небе. Фейдрин подвела мать к трону.
— Конец, — рыдала мейга. — Это конец для всех нас!
— Нет, ваше величество, — убеждала мейгу Сина, наклонившись к. ней. — Луна очень скоро вернется! Это только затмение!
Мейга подняла голову. Ее крошечное заплаканное личико вспыхнуло такой злобой, что Сина вздрогнула.
— Ты знала это? — хрипло спросила мейга. — Ты знала, что Глаз Лафа умрет сегодня, в ночь Приветствия? И ты не сказала мне? Как ты посмела не сказать мне! Как ты посмела унизить меня перед моими подданными и моими гостями-пикси! Ты лгунья, разглагольствующая о Законе!
— Глаз Лафа не умер, — прошептала Фейдрин. — Если чародейка права, он только мигнул.
— Простите меня, ваше величество, — сказала Сина. — Я тревожусь за Ньяла, да еще Камень разбился, и я совсем забыла…
Серебряный голосок мейги зазвенел так пронзительно, что у Сины заболели уши.
— Ты забыла?! Ты погубила меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124