Кружка снова подошел к их столу с подносом:— На этот раз за пиво придется платить, но я вижу, что запить еду вам нужно. Как вам наша кухня?— Объедение, — ответила Бидж, обнаружившая, к своему удивлению, что ничего вкуснее сильно наперченной оленины с черным хлебом она в жизни не ела.Трактирщик кивнул и отошел.Анни дала ей попробовать рагу из барашка. Оно тоже оказалось изумительно вкусным. Бидж заметила, что женщина-дриада смотрит на их еду с отвращением; поймав взгляд Бидж, та быстро отвернулась.Кружка закончил дела, придвинул к их столу скамейку и уселся на нее верхом.— Так, значит, вам нравится? Студенты энергично закивали, поскольку рты были заняты. Трактирщик явно остался доволен.В зал влетел попугай, подлетел к Ли Энн, стащил у нее с тарелки кусочек хлеба, прокричал свое» Дуррашка! Дуррашка!» и пошел по полу, переваливаясь, обратно.— Вы уже знакомы с моим попугаем, — сказал Кружка со вздохом.— Откуда он здесь взялся? — спросила Ли Энн.— Просто прилетел однажды. Он никому не был нужен и говорил, что ищет работу. — Трактирщик наклонился к Ли Энн: — Вы не знаете, какая болезнь абсолютно смертельна для попугаев?— Нет, сэр.— Ну что ж, — пожал он плечами, — надежда все-таки остается.— Вы еврей, не так ли, сэр? — отрывисто спросила Ли Энн.Кружка пристально посмотрел на нее, и девушка смутилась:— Если я неудачно выразилась, прошу прощения. У нас так принято говорить.Трактирщик посмотрел ей в лицо без враждебности, но и без дружелюбия.— Мне приходилось иметь дело с разной манерой разговаривать — и такой, как у вас, и много хуже. Вы ведь американцы? С Юга?— Здесь есть какая-нибудь проблема? — ощетинилась Ли Энн.— Никакой проблемы не должно бы быть. И там люди, и тут люди, — только манера говорить разная.— Когда вы ушли из нашего мира, мистер Кружка? — неожиданно спросила Анни. Трактирщик улыбнулся ей:— Если вы пытаетесь отвлечь меня от неприятной темы, юная леди, то будем считать, что вам это удалось. — Он поднял свою кружку, приветствуя ее. — Я был поляком. Меня тогда звали не Кружка, — тихо добавил он. — Мое имя было Кружкевич. — Трактирщик кивнул Ли Энн. — Как вы правильно заметили, я еврей. Я вырос — и очень быстро вырос — в Варшаве.— Это было во время войны? — поднял на него глаза Дэйв. — Второй мировой войны?— Да.— Вы участвовали в восстании в варшавском гетто?— Вы слышали о нем? — удивленно спросил Кружка.— Это входит в курс истории. У восставших было всего семнадцать ружей, и все равно они сначала отбили нацистов. Я читал об этом книгу, когда учился в школе. Должно быть, было здорово… — Он умолк, увидев выражение лица Кружки.— Теперь это история, — сказал тот с напряженной улыбкой. — Да, это было здорово. Мне тогда было десять, все мои братья и сестры тоже были подростками. Они меня учили всему, что умели сами, и я сражался, как мог. В тот год я убил своего первого врага. — Кружка внимательно посмотрел на студентов. Теперь его улыбка стала теплой, как будто он нашел своих давних друзей и они вместе вспоминают прошлое. — Это правда. У меня был старинный пистолет, который мой дед хранил еще со времен франко-прусской войны. Он стрелял круглыми пулями и в него нужно было насыпать порох. Я его вычистил, нашел для него кремень и зарядил круглой пулей. Мне следовало бы отдать его кому-то, кто умел пользоваться оружием, но я так гордился, что вооружен…Я был связным — потому что, видите ли, был маленьким и щуплым и мог пролезать по канализационной трубе под стеной гетто. Труба шла вдоль улицы и имела несколько люков. В то утро я вылез из нее в двух кварталах от гетто — это было очень неосторожно с моей стороны.Я услышал шум в конце переулка и спрятался за какой-то ящик. Тут я увидел, что ко мне приближается человек в нацистской форме. Я выстрелил в него. Мне повезло — пистолет не взорвался у меня в руках. А немец выронил винтовку, схватился за грудь и упал. — Кружка замолчал.— А что было потом? — спросила Бидж.— А потом я отбросил разряженный пистолет и начал есть кусок хлеба.— Сразу же? — Бидж была ошарашена.— Конечно, — удивленно ответил Кружка. — Мы ведь голодали. А у того человека из кармана торчал кусок хлеба — прямо под дыркой, которую проделала моя пуля. И я стер с него кровь и откусил так много, как только мог прожевать. А потом я заплакал. Потому что, — закончил трактирщик просто, — он умер, а пока был жив, ел тот же хлеб, что и я.Так они меня и нашли — с пустыми руками и плачущим над телом убитого. Поэтому меня не пристрелили на месте — им и в голову не пришло, что это я в него стрелял. Они избили меня прикладами и отправили обратно в гетто. Для нацистов это был очень милосердный поступок.Кружка вздохнул:— О том, что происходило в гетто в последующие дни и месяцы, особенно нечего рассказывать — люди умирали, кто от пуль, кто от голода. А потом нацисты погнали нас на вокзал и погрузили в товарные вагоны, пронумеровав их мелом. Доски, из которых был сколочен наш вагон, во многих местах были проломлены — может быть, он побывал под бомбежкой или был обстрелян. Когда нас заперли в вагоне, там оказалось так тесно, что можно было только стоять. Жара и вонь были жуткие.А потом двое самых сильных мужчин сумели проломить дыру в крыше. Может быть, нацисты не знали, как сильно пострадал этот вагон. Так что те двое все налегали и налегали на доски, и все кругом кричали, но только все равно увеличить дыру так, чтобы в нее мог пролезть взрослый человек, не удалось. Одна девушка — кожа да кости — все-таки вылезла на крышу, и тогда ей стали передавать детей. Я оказался последним — мой старший брат Абрам передал меня девушке над головами взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130