— В каждом преступнике живёт не кто-нибудь, а варвар. Я бы сказал, не живёт, а плохо прячется. А варвары — люди чрезвычайные. С позволенья сказать… Сколько их не допрашивал — а всё не пойму.
— Ты хочешь сказать, что варвар хочет всё иметь, но ничего не хочет делать, как только ломать и грабить.
— Это да… Но кроме того, здесь ещё зарыта и более глубокая собака. Варвар лица не имеет. Скажем, значит, вот. Варвар-кочевник — если наступает, то всей оравой, без строя, без порядка, несётся, как зверь и не видит ничего. А как чуть что не получается — драпает с тем же остервенением, всей кучей, не глядя. Лица нет… Вот и у воров также. Они, похоже, и не замечают границу рубежа, когда им задницу лижут — и когда они… А здоровье какое. Пока в бараний порошок не сотрёшь — толку не добьёшься. Но правило одно — «Правда — хорошо, а неправда лучше!»
— Мне кажется, ты просто путаешь человека простого и благородного. Деревенские жители тоже непосредственно предаются чувствам и, как ты говоришь, не имеют лица, а люди благородные и образованные, живущие в городах носят множество масок и поведение их всегда подчинено правилам, без соблюдения которых они не могут ответить даже, кто они такие.
— У сельских тоже есть лицо. Я имел с ними дело. Знаю. У них есть правила, через которые они не могут переступить. Есть и та сдержанность, которую так ценят благородные горожане. Все, кто имеет отведённое место в мире и укрепляет в нём порядок — имеет лицо и правила. Крестьянин держит порядок, а варвар — ломает. Поэтому крестьянин имеет лицо, а варвар — нет. За крестьянином всегда стоит незримая деревня. Судья невидимый. Откуда и правила. Откуда и лицо. Деревня отовсюду смотрит на него строгим взглядом. Я бы сказал, под взглядом строгого угла. И проверяет все его дела и мысли. Даже у раба может быть лицо… Если, конечно, рассмотреть угол под другой точкой… А эти… Эти — варвары. Для них весь мир — добыча. Что-то ухватили, а что-то ещё нет. Вот и вся разница. А люди — есть людишки — препятствие вокруг добычи. Значит, устранить надо. Кого силой, кого хитростью — вот и вся разница.
— Да. Не будь ты прирождённым палачом, быть бы тебе первым советником.
— Не хочу! Лучше уж поэтом…
— Да-а… Если так подумать, то и среди городских жителей немало варваров. Они только приспособились к правилам городской жизни, где каждый должен заниматься делом. А на самом деле, только и думают, как бы чего где урвать, ничем не прибавив ни порядка, ни богатства города. А ведь ты прав, настоящий крестьянин даже яблока с дерева почём зря не сорвёт. А этим — что вода в реке, что деньги в чужом кармане. Что кролика убить, что человека… Однако заскучали что-то наши друзья.
Всё это время шайка напряжённо вслушивалась в философическую беседу, тщетно стараясь понять её смысл, а главное определить, что из всей этой заумной белиберды может практически вытекать для них.
— Ну а вы что скажете? — обратился к ним правитель. Согласны?
— Мы тебя чтим, правитель!
— Прости нас!
— Не держи зла!
— Тут в тюрьме у кого хочешь ум за разум зайдёт…
— Ты прав, — кивнул Тамменмирт к палачу.
Тот улыбнулся, ехидно растянув рот до самых оттопыренных ушей.
Детина, кинувшись к ногам правителя, бормоча невнятные льстивые мерзости, стал угодливо хихикать.
— А ты чего смеёшься? — вдруг серьёзно спросил Фриккел, глядя прямо в глаза мазурику. — Я ведь тебе коленные чашечки вырежу, подцеплю на крюк вниз головой, как свиную тушу, оболью уксусом и — кожаной плёткой отработаю пока не сдохнешь. Но ты ещё успеешь порадоваться, что легко отделался.
Детина онемел. Его толстые губы тряслись от ужаса. Он пытался что-то сказать, но из его рта вырывались одно лишь нечленораздельное блеяние.
— Вот, полюбуйся, правитель, — человек без лица!
Тамменмирт вздохнул.
— А насчёт лошадей — это ты неплохо придумал. У нас такого давно не было.
— Нет! Не надо! Закричал детина, наконец обретя дар речи. — Это ведь не по закону! Ты ведь справедлив. Ты ведь чтишь закон…
— Что скажешь, Фриккел? Как быть с законом?
— Как быть? Ха! Я скажу! Сейчас я скажу самое главное! Самое! Главное! — Палач выдержал театральную паузу.
— Закон! Закон… Закон — ширма для варвара. Высшая справедливость состоит в том, чтобы судить каждого по тому закону, по которому он живёт! Всё остальное — сладкие иллюзии прекраснодушных мечтателей.
— По какому закону ты живёшь? А малый? Ты и вы все?
Детина не отвечал, продолжая трястись.
— Нет у вас закона! А это что значит? А это значит,… — Фриккел назидательно поднял вверх палец. — Это значит — с варваром — по варварски! Если в ваших глазах чужая жизнь не стоит ни гроша, то и ваша жизнь стоит ровно столько же в глазах закона! Вот так я имею понимать упорно окружающие момент обстоятельства!
— Браво, Фриккел! Моим учёным книжникам есть чему поучиться у философа топора и верёвки! — правитель долго смеялся, с трудом переводя дух. — Не обижайся… Твои слова серьёзны и даже очень. Мне просто нравится, как ты говоришь.
— Ну а с вами… С вами будет так…Вы мне больше не интересны. Что вам положено по закону?
Рыжая кокетливо скорчила выразительную гримасу обведя пальцем вокруг шеи.
— А может не надо, а? Перед праздником всё-таки…-глухо проговорила Динольта.
— Да, праздник, ведь, — плаксиво добавила пышка.
Продолжая наблюдать за выражениями лиц, правитель выждал пока шелест робких просьб и оправданий сойдёт на нет. Наконец он легонько хлопнул рукой по колену. Шайка замолкла.
— Как и положено по закону, вы все будете публично повешены. Хотя я не лишу Фриккела удовольствия подсластить эту скучную сцену какими-нибудь маленькими невинными выдумками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116