Что за черт? Неужели снова? Нет! Ни за что! Такого больше просто не может с ним случиться! Дважды обжегшись на молоке, он теперь на воду не то что дует, он к ней даже не приближается. Ну какого же черта этот неугомонный хищник вдруг запрядал ушами и ни с того ни с сего колупнул когтями землю?
Только не сейчас, упаси господи! Только не в этом месте!
Володя оставил далеко позади себя здание консервного заводика. Порывы ветра безжалостно стегали в лицо, блудливо кружили вокруг него снежными хороводами, норовя облапить во всех местах сразу. Он кутал подбородок в шарф. Поглубже втискивал в карманы озябшие пальцы рук. Прибавлял шагу, почти срываясь на бег, но помогало мало.
Было жутко холодно. Скорее бы уж дойти. Вот еще совсем немного — минут пять, и он будет на месте.
С какой стати было сегодня задерживаться? Ушел бы как все — вовремя. Не пытался бы решить то, что не под силу даже его руководству. Нет же! Надо же было доказать всем им и самому себе, что он тертый калач и знает толк…
«Я в поросятах знаю толк!» — всплыла вдруг в голове строчка из детской постановки. Вот-вот, именно в поросятах, только правильнее бы сказать — в свинках. Молоденьких, розовеньких, свеженьких и с такими нахальными поросячьими рыльцами, что порой ему хотелось убить самого себя за то, как умело они использовали его и обводили вокруг пальца.
Жилой массив поселенцев он обошел стороной, дав крюк метров в триста. Не беда, что ветер при такой траектории стал бить ему в левое ухо.
Это даже хорошо — правое пока отдыхало. Зато избавил себя от возможных неприятностей, могущих возникнуть, пойди он освещенной улицей вдоль бараков. Их обитателей хлебом не корми — дай за что-нибудь зацепиться. Совершенно на ровном месте найдут зацепку и в любой безобидной фразе раскопают предлог для драчки. И если на заводе с ним здоровались, уважительно срывая с голов шапки и кепки, то в поселке на их улице он ни кто иной, как «закордонщик». А их тут не жаловали. Как, впрочем, и поселенцев у них. Нет, надо было все же ехать вместе со всеми на дежурной пассажирской «Газели», которая развозила их по утрам и вечерам.
Теперь вот приходится шлепать пешим порядком, да еще и развлекать себя всякими бредовыми мыслями, чтобы не свалиться обмерзшим кулем в какой-нибудь канаве и не уснуть насовсем.
Ага! Вот, оказывается, откуда крылья растут у его непонятного интереса к этой высоченной девице. Просто чтобы не думать о том, как замерз, он развлекается тем, что думает о ней. Круто!
Какого черта представлять себе собственные костяшки пальцев, покрасневшие от мороза, если можно вспомнить, к примеру, сцену в столовой?
Как чужие руки собственнически мяли и тискали ее грудь. Это куда интереснее собственных коленок, на которых волосы, наверное, уже дыбом встали от мороза и ветра, давно заползшего под штанины брюк и хозяйски пузырящего там трикотаж его новеньких кальсон. И как смело она врезала этому отморозку по его гнусной физиономии! Ох, как тихо тогда стало в столовой. Кажется, даже ровный гул электропечей стих, замерев в ожидании последствий ее дерзости. Чем-то теперь для нее обернется все это?.; Вот о чем надо думать, а не о камне в левой почке, вторую ночь не дающем ему покоя.
Наверняка где-то под сквозняк подставился, и теперь, как следствие, неделя бессонных ночей ему обеспечена…
До мостка над глубоким оврагом, соединяющего два вражеских берега, оставалось три-четыре шага, когда суетное мельтешение теней у крайнего барака поселенцев привлекло его внимание. Что бы просто отвернуться да идти своей дорогой? Так нет! Зачем же? Нужно было, идиоту, вернуться, согнуться в три погибели, подбородком почти бороздя землю. Конспиратор тоже, мать его ети!.. Что хотел увидеть-то? Ну, что хотел, то и увидел. А, увидев, уже не мог просто так повернуться и уйти. Увидев начало одноактной пьесы, непременно должен был досмотреть ее до конца. Совсем позабыл, что сотни раз зарекался никогда и ни во что не вмешиваться. Что попал сюда, на самый край земли, пройдя по самому краю пропасти. Что его и вовсе не должна была волновать эта суета под окнами крайнего общежития. Все забыл. Все забыл напрочь.
Даже про то, что промерз до самой последней кости и каждого нервного окончания. Ухнулся прямо на землю, поворочался осторожно, зарываясь в снег, и, сильно напрягая зрение, принялся смотреть. И чем дольше смотрел, тем страшнее ему становилось.
Вот он и ответ на вопрос… Чем-то теперь ей обернется ее смелость?.. Кажется, над этим он ломал голову несколько минут назад. Вот вам и ответ, батенька. Вот она и обернулась в чудовищную сцену изуверства, насилия и жестокости. Каким же надо было быть чудовищем, чтобы сотворить такое?
Володя не был тринадцатилетним гимназистом, немало успел повидать в своей жизни, но от увиденного и его стошнило.
Зарываясь в снег лицом, содрогаясь от спазм в тот же миг возмутившегося желудка, он в панике начал отползать. — Как он добрался до рва и перемахнул мосток, как в тридцать три прыжка проскакал четыре переулка и затем, открыв дверь в свой дом, заперся в нем — он не помнил. Один свист в ушах и дикое стремление побыстрее спрятаться. Больше ничего, никаких желаний.
Он долго сидел в темноте на табуретке у входа и слушал. Конечно же, никто его не заметил, никто и не думал его преследовать… А вдруг? Потом Володя все же нашел в себе силы подняться и включить свет. Овальное зеркало, скорее зеркальце, чем зеркало, отразило его бледную перекошенную от ужаса физиономию. И почти тут же, срикошетив от его портрета, перед его глазами всплыло другое лицо.
Боже, что будет с ней? Если он, мужик совсем не робкого десятка, которому в «девках» не раз ломали в драках ребра, и то еле-еле сумел взять себя в руки, что же тогда говорить о ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13