И коренной обитатель этой непонятной прежде стихии — леший — уже не казался чудом. Тем не менее встречаться с этим обитателем вовсе не хотелось. В середине дня, после небольшого отдыха, Мирко принес Мшаннику еще одну требу — ломоть домашнего хлеба, которым щедро поделился на прощание Антеро. Однако на сей раз болотный хозяин промолчал.
Разумеется, как и всякий уважающий себя мякша, он знал, как поступить, чтобы не попасть под чары лешака: переодеть обувь не на ту ногу, перестегнуть одежу, шапку вывернуть, поплевать, поругаться и всякую иную дурость учинить. Мирко был убежден, что это глупость, но коли она была проверена и необходима, надо ей следовать. И он, и друзья его делали так и, заблудившись, казалось, безнадежно, выходили из самой густой чащобы. И ночевали они в лесу, и избегали лесного пожара, и много еще полезного это приносило. Но то был все же свой, мякшинский, холминский леший, с которым замирялись селяне не один век и жили, почитай, бок о бок. А что взбредет в голову здешнему, со здоровенным кабаньим копытом? Оставалось надеяться на Мшанника, который всюду был один — от Снежного Поля до Вольных Полей, потому как все воды земли соединены, хоть и невидимо. Значит, и все болота тоже. Болото — живое болото, а не мертвая гарь — всегда, несмотря на кажущуюся унылость, было дружелюбнее леса, хотя раззяв могло наказать беспощадно.
Мшанник не дружил с лешим, который любил напакостить по мелочи, покуражиться, напугать. В лесу он был не хозяином, а жителем. Мшанник и на болоте главенствовал и был строг. Леший мог уронить на голову тяжеленный сук, расставить ягодные кусты так, чтобы завести в непролазное урочище вроде заросшего оврага, из какого не всякий опытный лесник выберется. Леший мог подставить под ноги жесткий корень или прикрыть травой глубокую ямину, мог заставить двигаться грибы и даже деревья, кидаться шишками, сыпать в глаза труху.
Мшанник всегда честно выставлял знаки: здесь — опасно, здесь — ступай, и мог укрыть того, кто знает болото, получше густых зарослей. Он щедро отдавал ягоду и птицу, сберегал на островинах удивительные Цветы и травы, взамен прося одного: уважения. И уж он-то не позволил бы лешему долго безобразничать. Да на болоте леший и не мог оказаться перед носом у человека внезапно и обойти запросто не смог бы: место ровное, открытое, видно далеко, не спрячешься за стеной деревьев и не пойдешь куда угодно — даже леший не минует топи.
Размышляя так и этак, насвистывая всякие песни и сочиняя на ходу разную чепуху, мякша приближался к южному краю болота. Все было славно, но в одно неуловимое мгновение что-то переменилось, и Мирко почуял это, как чует малейшее изменение собака, даже будучи крепко спящей. Казалось, сам воздух стал другим — более прозрачным, что ли, а вернее — призрачным. Очертания стали отчетливее, предметнее, вещественнее, краски — насыщеннее, а звуки смолкли! В одночасье, хотя солнцу еще далеко было до заката, сошел на нет птичий гомон, и даже букашки, жуки и кузнецы как провалились куда-то. Мало того, пропал неизменный комариный звон! И ветер, и без того слабый, улегся. На равнину опустилась тишь.
«Уж не гроза ли надвигается?» — подумал Мирко.
Но нет, небеса оставались чисты. Приближение грозы заметно, даже когда она скрыта за горизонтом, по невнятной, почти неотличимой перемене цвета неба и веса воздуха.
Теперь приближалось иное. Повеяло ледяным мертвенным сквозняком. Ни с севера, ни с юга — повеяло ниоткуда. Стало зябко и тревожно, тоскливо невыносимо, словно поднялись тяжкие веки и чей-то взгляд пригнул, склонил любую непокорную волю. Мирко, не понимая, что такое творится с ним и вокруг, оглянулся и, не найдя ничего, в надежде поднял глаза к солнцу. Оно одно сияло, как прежде, и никакой холод не мог нарушить его золотой сверкающей правды. Мирко почувствовал, что он не одинок, но доброе светило было высоко, а осознание неизвестной опасности, чего-то враждебного было совсем близко.
И вот серебряно-чистый, но зловещий и торжествующий голос рога пронзил простор. Тут же из недальнего уже леса раздался ответ: в последнем, безнадежном и слабом в сравнении с нездешней мощью рога, но упрямом несогласии возражал неведомому протяжный тоскливый вой.
Мирко мгновенно понял, что здесь, на открытом месте и в одиночку, он не сможет противостать страшной силе прорвавшего незримую границу другого мира. И ни солнце, ни Мшанник, ни какая иная стихия не защитят его, поелику способны лишь блюсти устоявшийся порядок, но не противодействовать. Союза теперь надо было искать с такой же, как и он сам, тварью из плоти и крови. И жестокий, беспощадный и злобный враг — серый, ненасытно прожорливый клыкастый зверь ныне звал тех, кто еще имел волю, к себе, ибо чуял то же: остаться одному — значит сгинуть.
Мирко со всех ног бросился к лесу. Единственное, чем выручил Мшанник, так это постелил ровненько забывшему осторожность мякше верную тропу.
Как по мановению, из ничего, из пустоты вдруг явилась погоня, и какая! Целая стая — а иное слово было бы неподходящим — всадников на огромных и быстроногих разномастных лошадях стремительно летела по болоту. Плащи развевались от дикого бега, тускло блестела серебряная упряжь, сверкали ослепительно шлемы и отдаленно слышалось бряцание брони. Лица наездников были закрыты забралами или наглазниками и оттого неразличимы. У кого в руках были сабли, у кого мечи для конного боя. Но самое неимоверное заключалось в том, что стремились они прямиком по топи, где и обычный пеший не то что не пройдет — не проползет даже. А тут боевые кони несли воинов в тяжелых доспехах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157