Он не знал, что упал, и понял это только тогда, когда увидел над собой Брахта, разглядывавшего его полными тревоги голубыми глазами.— Ахрд! — воскликнул керниец. — Да ты ранен!— Истинно, — согласился Каландрилл или подумал: он в этом он уверен не был, ибо в тот же миг мир для него почернел. Глава пятнадцатая Как крючок рыбака вытаскивает рыбу против ее воли из морских глубин, так боль вывела Каландрилла из бессознания. Как он этому ни сопротивлялся, деваться было некуда, и он пришел в себя и услышал пронзительный крик, который, как он понял сквозь затуманенное сознание, был его собственным. Он увидел над собой лицо Брахта: голубые глаза его были прищурены, выдавая крайнее сосредоточение, губы сложены в узкую полоску; в правой руке кернийца был окровавленный кинжал, а в левой — столь же окровавленная стрела. Он попытался приподняться, но сильные руки удержали его. До ушей его донесся Катин голос:— Лежи спокойно, — и что-то еще — что он не понял, ибо опять погрузился в кромешную тьму. Затем чернота отхлынула и все вокруг окрасилось в багрянец: где-то очень далеко он видел Брахта с. раскаленным докрасна клинком, затем клинок приблизился к его плечу, и тут же острейшая боль пронзила все его тело, и Каландрилл забился в руках Кати, крепко вжимавшей его в землю; боль все нарастала и нарастала, и мозг его опять не выдержал, и юноша вновь погрузился в темноту.Позже — сколько прошло времени, Каландрилл не знал — он очнулся, ощущая, что лицо и руки его мокрые, с рубашки капает. Вокруг было черным-черно. Лишь время от времени серебряная вспышка вырывала прерии из темноты. Он смутно сообразил, что идет гроза: гром грохотал где-то вдали, как огромный, неритмично ухающий барабан, а молния едва пробивалась сквозь его затуманенный взор чередой вспышек. Он смутно осознал, что сидит на лошади, идущей галопом, и каждый удар копыт о землю вызывает боль во всем теле. Каландрилл попытался вспомнить, как оказался верхом на лошади, и решил, что Брахт просто привязал его к седлу. Без посторонней помощи он бы скакать не мог. Да, впрочем, это и неважно. Жестокая боль, барабанившая в его теле, не позволяла ему думать ни о чем, а огонь, бушевавший в ране, накатывал на него, как приливы и отливы, заставляя его забыть обо всем на свете. Единственное, на что у него хватало сил, — это сдерживать тошноту. Он плотно закрыл глаза, заскрежетал зубами и попытался убедить себя в том, что боль стихает. Но это ему не удалось, и он вновь обмяк, голова упала на грудь, подскакивая с каждым взлетом лошади в галопе. Каландрилл вновь погрузился в темень.Когда он открыл глаза, дождь прекратился, гроза на серебряных ходулях света ушла на запад. Холодный ветер обжигал лицо. Каландрилла передернуло. Во рту было сухо, в горле першило. Он решил попить, но когда попытался достать флягу, то понял, что правая рука его привязана к луке седла, а левая плотно прижата к туловищу. Он хотел было крикнуть, но из горла его вырвалось лишь какое-то карканье. Он заморгал, пытаясь сдержать слезы, выступившие на глазах то ли от дождя, то ли от горечи. Затем он разглядел, что мерин его привязан к седлу Брахта, а рядом с ним скачет Катя, ведя в поводу вьючную лошадь. Она заметила движение его головы и что-то выкрикнула, но Каландрилл не расслышал и опять закрыл глаза, радуясь, что они едут медленнее и что боль стихает.После этого в глазах у него снова потемнело, и он перестал что-либо чувствовать. А когда пришел в себя, сообразил, что лежит на спине рядом с огнем. Дождь прекратился, но лицо его все еще было мокрым, а тело перекатывалось в волнах жара и холода. Кто-то обнял его за плечи и приподнял, и он застонал. Лицо Брахта оказалось совсем рядом. Керниец что-то сказал, но слова так и не пробились сквозь пелену тумана до его мозга. Каландрилл отказался от всяких попыток двинуться — слишком острой болью они ему давались — и просто лежал, дрожа, в руках кернийца, а Катя вливала ему в рот с ложки какой-то бульон. Лицо ее было расплывшимся пятном, лишенным всякого выражения. Он проглотил бульон и опять закрыл глаза, желая только одного: уснуть, бежать от боли.Но боль вернулась, и он закричал, когда его вновь подняли на ноги.. Он не хотел садиться в седло, он не хотел страдать от болезненных толчков еще целый день.— Надо, — сказал Брахт, и слово это долетело до сознания будто сквозь сильный ветер. — Эта местность слишком открытая. Надо скакать в лес.Каландрилл замычал и опустил голову, соглашаясь и сжимая зубы, пока его поднимали и привязывали к седлу за ноги и за руки. Правой рукой он ухватился за луку седла. Голова кружилась, залитое солнцем поле мерцало, как мираж, словно он смотрел на него через колышущуюся воду. Его начало трясти. Он понимал, что у него жар, что пот катит с него градом и что боль скоро вернется.Дера, не оставь меня, умолял Каландрилл. Помоги мне выдержать это испытание.Он сморщился, когда гнедой топнул, недовольный тем, что его вновь, как игрушку, привязывают к вороному, а потом застонал, как только мерин пошел, и в теле его вновь забушевала боль. Когда Брахт перешел на легкий галоп, Каландрилл заскрежетал зубами, сдерживая стон. Он не был уверен, что выдержит эту гонку, и, когда сознание его помутилось, он даже был рад тому, что может спрятаться внутри себя.Очень скоро, так ему показалось, его подняли с седла и опустили на землю. Брахт сказал:— Осторожно! Легче! Так, опускаем. Держи его.Веки не разлеплялись, в горле словно рассыпали сухой песок, и Каландрилл не мог произнести ни звука. Внутри бушевал огонь, и он не понимал, почему ему так холодно. Он содрогнулся, почувствовав прикосновение ледяных пальцев к груди, и застонал, когда они скользнули ему на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155