— Деда, — негромко сказала Агнешка, словно боясь нарушить величественную тишину. — А почему все волшебные животные такие некрасивые? Кроме единорогов?
— Почему же кроме? Настоящий единорог совсем не похож на тех белых коньков, которых рисуют в детских книжках. По форме он ближе к ослу, чем к лошади, и обычно серого цвета. Борода у него — как у козла, хвост скорее кабаний… А будучи рассерженным, единорог вполне способен забодать даже слона. Так что можешь смело записывать всех волшебных тварей в уроды, ибо уроды они и есть.
— Правда? — разочарованно переспросила Агнешка.
— Правда, — кивнул Феликс. — Было б здесь чучело единорога, сама бы убедилась. Но убитый единорог слишком быстро разлагается, а живьем его ловить — такая морока!..
— А почему?
— Что — почему? Почему морока, или почему разлагается, или почему все магические твари такие уродливые, или почему маленькие девочки задают столько вопросов? А, почемучка?
— Да ну тебя, деда! То ты цинично лишаешь ребенка иллюзий, — Агнешка удачно скопировала мамин голос, — то начинаешь сюсюкать со мной, как с дурочкой.
— Ладно. Отвечаю по порядку: магические твари называются магическими — ну или волшебными, кому как больше нравится — потому что не могут существовать без магии. Как лев не сможет жить без еды и воды, так и химере нужна магия просто для того, чтобы не развалиться на части. Каким-то тварям нужно немного волшебства — оборотням, например, или всяким там кикиморам, а вот единорогам или драконам — ого-го сколько! Это понятно?
— Понятно, рассказывай дальше…
— Поэтому убитый оборотень разлагается не быстрее обычного волка, а вот эта химера сохранилась чудом — Абнер зарубил ее в норвежском фьорде и привез в замороженном виде. Магия уходит вместе с жизнью, и от того же единорога за пару часов остается только скелет и зловонная лужа, а вампир сразу превращается в прах.
— Фу, гадость какая!
— Еще бы! Не будь у дяди Бальтазара с собой корзины со льдом и бутыли формалина, черта с два он бы добыл драконью голову.
— Деда, не ругайся.
— Извини, не буду. Теперь об уродстве. Что бы там не говорил дядя Огюстен, а магия — это штука противоестественная, и глубоко чуждая любому нормальному человеку. И именно из-за своей чуждости нашему миру все магические твари внушают лишь страх и отвращение. Ясно? Еще вопросы будут?
— Какие могут быть вопросы у бедного ребенка, чей внутренний мир был безжалостно порушен жестокой правдой? — на этот раз в голосе Агнешки прозвучали папины нотки.
Феликс ухмыльнулся.
— А как бедный ребенок посмотрит на то, если я предложу съездить в ратушу и поискать там неуловимого дедушку Сигизмунда?
— Бедный ребенок не возражает…
На улице творилось нечто невообразимое. Караван повозок с бродячими актерами достиг, наконец, ворот городского парка, и охрипшие жандармы пытались придать тень организованности хаотическому скоплению творческих индивидуальностей, принявшихся на ходу репетировать пафосные монологи и любовные баллады. О неспешной прогулке по тенистым аллеям парка можно было смело забыть. Впрочем, добраться до площади Героев не через парк было еще сложнее. Как раз закончился парад, и уставшая от выкриков толпа растекалась по Городу, чтобы промочить горло в ближайшем кабаке, закупить продукты для праздничного ужина, выплеснуть накопившиеся эмоции в уличной драке, поскорее прорваться на ярмарку, занять удобные места в парке перед началом фестиваля лицедеев или просто пошляться по Городу в ожидании вечера, когда откроется бурлеск и представит всем страждущим новое ревю.
Окованный медью фолиант оказался весьма существенным подспорьем в нелегком деле пробивания сквозь потоки людей. Агнешка, сидя на дедушкиных плечах, прокладывала курс, Феликс перехватывал фолиант поудобнее, так, чтобы острые углы выпирали вперед, и решительно рассекал человеческое море. Делать это стало не в пример труднее, чем ранним утром, когда полусонные прохожие еще только начинали превращаться в оголтелых и бесцеремонных гуляк, пребывающих в состоянии массового эйфорического психоза, охватившего чуть ли не все население Столицы.
«Все-таки праздники надо устраивать чаще, — думал Феликс, чувствуя, как нарастает болезненное покалывание в затылке. Такое всегда с ним случалось при больших скоплениях людей. — Народ опять же будет спокойнее к ним относиться, а не как сейчас. Можно подумать, на завтра намечен потоп, и все решили оскотиниться прямо сегодня, пока еще не поздно… И при чем здесь День Героя? Им нужен лишь повод, чтобы утратить человеческий облик, а на героев плевать они хотели… Неужели я становлюсь мизантропом?..»
— Приехали, — сказал он, ступив на брусчатку площади Героев. — Слезай.
Здесь толпа редела на глазах, оставляя за собой груды бумажного мусора, россыпи конфетти, обрывки одежды, шелуху от семечек и рожки от мороженого. Повсюду деловито сновали дворники, таская за собой урны, куда они сгребали горы хлама, и устало бродили коробейники, предлагая всем желающим остатки разных вкусностей. Жандармы сгоняли с широких ступеней оперного театра разместившихся там лоточников. Откуда-то приехали три пожарные кареты с водовозками; одетые в бурую брезентовую форму усачи в островерхих шлемах сноровисто раскатали рукава и принялись накачивать помпами воду, смывая с мостовой конские каштаны.
Площадь в срочном порядке очищали от следов веселья плебса, дабы ничто не оскорбляло взора истинных ценителей оперы, когда те съедутся на премьеру «Беовульфа». Феликс всецело одобрял тягу бургомистра к чистоте и порядку, но из-за пожарных пересекать площадь напрямик означало промокнуть с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16