Хотя тоже мне невидаль.
На худом суровом лице Либманна появилось нечто похожее на любопытство.
— А вам, значит, это неинтересно, Картер? — спросил он.
— Чего там такого особенного. — На лице Картера появилась змеиная улыбка. — Если мне хочется поразвлечься, я уж лучше схожу в бордель. — Он кивнул головой в сторону дворца, до которого от них было с полмили. — Сегодня у меня одноразовый билет, а с понедельника могу выбрать себе киску на всю ночь. Я уже приметил одну малайку, говорят, она выворачивает мужика наизнанку.
Суррат хмыкнул. Ноздри Либманна чуть дрогнули. Ему это совсем не нравилось. Он показал рукой вперед, на узкую горловину, и спросил Картера:
— А это, значит, не вызывает у вас никаких острых ощущений? Так, что ли?
— Нет, почему же, — вяло протянул Картер. — Но раньше хоть можно было заключать пари. А теперь на Близнецов и поставить-то толком нельзя.
— Значит, вас совершенно не волнует, что один из ваших… — Либманн на какое-то мгновение запнулся в поисках верного слова, потом продолжил: — Один из ваших друзей-товарищей будет убит.
Джип замедлил свое продвижение. Картер повернулся к Либманну и презрительно поморщился.
— Тут нет никаких товарищей, — сказал он. — И вы сами это отлично знаете.
— Наверно, — коротко сказал Либманн, после чего выбрался из джипа. Вместе с Сурратом и Хамидом он поднялся по каменистому склону и оказался на своеобразной сцене, плоской, имевшей форму круга. С одной стороны высилась уступами каменная стена, напоминавшая амфитеатр арены, где устраивается бой быков. С другой стороны, напротив, не было ничего. Там начинался обрыв высотой футов в двадцать, дно которого было усеяно острыми камнями.
Арена была пуста, зато склон-амфитеатр был заполнен огромным количеством людей — их собралось несколько сотен. Одни сидели, другие стояли, ожидая, когда начнется то, ради чего их всех созвали. Опоздавшим приходилось карабкаться выше, устраиваться на маленьких выступах.
С этой трибуны доносился причудливый гул голосов. Либманн направился к пустому пространству на одном из нижних ярусов. Он хотел проверить, не осмелился ли кто-либо нарушить строжайший запрет и не ведется ли разговор на каком-то недозволенном языке. Но нет, все говорили, как и полагалось, по-английски, хотя подчас с таким акцентом, что узнать язык было очень непросто.
Другие командиры уже разместились там — недалеко от арены, чуть в стороне от своих подчиненных. Суррат, потевший под лучами жаркого солнца, вытер шею платком цвета хаки и, кивнув в сторону зрителей, сказал с усмешкой:
— Неплохо смотрятся разбойнички.
Либманн обвел холодным взглядом скопище лиц. Публика процентов на семьдесят состояла из арабов и азиатов. Там были индийские горцы, суданцы, монголы, китайцы. Попадались и лица европейцев — загорелые, но тем не менее заметно контрастировавшие по цвету с представителями более южных национальностей.
Либманн с холодным удовлетворением отметил, что никто не думал группироваться по этническому признаку. Не было отдельных островков британцев, американцев, алжирцев, южноамериканцев. Даже двое представителей Австралии, страны с особым комплексом национальной обособленности, сидели порознь. s
Представителей этой разноперой аудитории примерно из четырехсот человек объединяло одно. Каждый из них был отличным специалистом в своей области. Каждый из них прекрасно освоил искусство уничтожать. Это были хладнокровные, уверенные в себе, не боявшиеся ничего убийцы.
Они не представляли собой армии, солдаты которой готовы отдать жизнь во имя той или иной общей цели, но каждый из них был не прочь рискнуть головой за те двадцать тысяч фунтов, которые полагались за шесть месяцев контрактной службы.
Губы Либманна тронула еле заметная улыбка. Оглядывая собравшихся, он подумал о том, сколько существует в мире личностей, способных собрать такое войско. Да, безусловно, их набралось бы с дюжину-другую, но лишь один человек, по его глубокому убеждению, обладал талантом держать этих головорезов в полном подчинении.
Он перевел взгляд на долину и увидел еще один направляющийся к арене джип. Рядом с водителем сидел крупный большеголовый мужчина в сером.
Карц.
Либманн не без удовлетворения отметил, что испытывает нечто вроде легкого испуга. Только человек по имени Карц еще мог как-то воздействовать на его притупившиеся чувства. Ничто и никто — будь то мужчина, женщина или дикий зверь — уже не затрагивали струн опустошенной души Либманна. Никто, кроме Карца.
Именно потому Либманн и смаковал это ощущение, словно гурман изысканную еду.
Когда Карц поднялся на возвышение и присоединился к своим командирам, гул голосов сразу стих. Он окинул взглядом темных миндалевидных глаз своих офицеров. Его широкое монгольское лицо казалось высеченным из коричневого гранита. Впрочем, оно отнюдь не выглядело безжизненным. Оно дышало глубокой древностью, было жестким, умным, вечным. Именно такое лицо, возможно, было у Чингисхана, когда он замышлял великие битвы, которые затем помогли ему установить владычество на территориях от Китайского моря до берегов Днепра.
Карц перевел взгляд с командиров на рядовых, расположившихся по склонам, затем опустил глаза на каменистую площадку, образовывавшую арену. Он медленно провел рукой по густому ежику черных волос, потом сцепил руки за спиной, прочно расставил ноги в грубых высоких ботинках и застыл, превратившись в статую, вытесанную из камня.
Либманн видел лишь однажды, как Карц утратил невозмутимость. Тогда он огрел оппонента кулаком. Это было равнозначно удару кувалдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97