– Действительно, пищит, – подтверждает Слава. – Она всегда пищит, когда в трал заводит.
Кто-то неуверенно смеется, но тотчас замолкает: а вдруг и действительно рыба уже наполняет куток?
Гудит лебедка, натянутые ваеры глухо вибрируют; громко булькнув, выныривает из воды носовая доска, за ней показывается кормовая. Нижние края досок ярко блестят, отшлифованные илом и песком: значит, шли хорошо, по грунту. Еще несколько мгновений, и из воды выскакивают кухтыли. Рядом с ними всплывают, переворачиваются вверх белыми животами какие-то рыбешки. Чайки с криком падают в воду и дерутся из-за каждой рыбки, вырывая ее друг у друга. А со всех сторон подлетают к судну десятки новых птиц.
– Будет рыба... – кивает на них головой боцман. – Будет...
– Есть! – кричит, свесившись за борт, Лукьянец. – Сардина, сардина!
В прошлом рейсе, когда мы искали новые районы лова сардины, первые пять-шесть тралений были так же тяжелы и напряженны: все что-то не клеилось – доски не шли, трал либо крутился, либо плыл; вместо сардины тоннами выгребали из океана отоперку, «бычий глаз» и медуз. А потом наладилось. И почти полгода, почти весь рейс доски уверенно шли по грунту, и тралы приходили с сардиной, а не с этим колючим «бычьим глазом». Пожалуй, сегодня такой перелом произошел и на нашем судне, нам не придется просить рыбу у товарищей.
...Вновь трал уходит в глубину, снова матросы, повиснув на планшире, с надеждой вглядываются в воду – и снова удача: электрический глаз выискивает под водой новый косяк сардины. Штурман, теперь на вахте стоит Виктор Колмогоров, точно выводит на него судно – и вот уже на палубе плещется, ослепительно сверкает жирная сардина.
Аврал. Все – на палубе: одни подготавливают, собирают из отдельных частей картонные ящики, другие насыпают в них еще живую рыбу, опускают в черный зев кормового трюма, где их принимают крепкие руки и передают боцману. Тот в шубе, варежках, валенках и меховой шапке укладывает ящики в морозильной камере.
Работа идет быстро, весело. Уже слышны шутки, смех. Радист выловил из эфира чью-то разухабистую передачу, и над океаном, пугая чаек и дельфинов, грохочет барабанной дробью, визжит кларнетами, хрюкает саксофонами, мяукает черт знает чем рок-н-ролл. Как в стремительном фантастическом танце мелькают по палубе облепленные чешуей, испачканные рыбьей слизью матросские тела, снуют быстрые мускулистые руки. Наконец последний ящик исчезает в трюме.
– Всё, – удовлетворенно говорит бригадир и припадает к чайнику с квасом.
Матросы, механики разгибают натруженные спины, смахивают с лиц капли густого, едкого пота. Вылезает из трюма продрогший боцман. Сбросив с себя теплую одежду, он дует на пальцы рук посиневшими губами и хриплым, простуженным голосом просит бригадира:
– Достань-ка сигаретку, Леха.
Капитан тоже на палубе. Гордо выставив мохнатую грудь, во всю ширь которой летит орел, несущий куда-то нагую широкобедрую красавицу, он ходит от борта к борту и, щурясь от яркого света, улыбается, мурлыкает что-то веселое, южное. Наверно, сочиняет в уме победную радиореляцию для далекого берега, где в своем кабинете, наверно, еще и сейчас сердито оттопыривает губу институтское начальство.
А мне немножко грустно. Наживка есть, а это значит – конец тралениям. Больше мне не придется копаться в траловых уловах, выискивая какую-нибудь незнакомую рыбу или усатого сердитого рака. Но настроение у всех такое хорошее, все так рады этой маленькой победе над строптивым океаном, что и мое лицо невольно расплывается в довольную улыбку. Я сбрасываю сандалеты и бегу к правому борту. Там кричат, смеются мои товарищи – Слава прополаскивает их тугой пенной струей из брандспойта.
ГЛАВА V

Опасности любительской ловли. – Встреча у берегов Африки. – Китовая акула. – «Кость каракатицы». – «Носящий бороду» – «погонофор». – Океанский перемет. – Парусник.
Тишина. Совершенно необычная. Тишина, от которой мы уже давно отвыкли: главный двигатель молчит, вспомогательный, который обычно гудит и трясется под нашей каютой, тоже не подает признаков жизни. Лишь где-то в самом нутре теплохода чуть слышно хлопотливо лопочет, постукивает какой-то движок да у борта судна пофыркивают дельфины. В иллюминатор виднеется светлое полотнище утреннего неба, солнце еще не взошло, штиль. Лежим в дрейфе. Мы пришли в район у побережья Африки, где сегодня нам предстоит встретиться с тральщиком «Олекма», возвращающимся в порт. У них нам нужно получить некоторые запасные детали.
На судне пустынно. Все спят. Только из ходовой рубки доносятся голоса штурмана Виктора Колмогорова и матроса Владимира Павловича Чернышева, самого пожилого из членов нашей команды: ему лет тридцать шесть. Небольшой, жилистый, он неплохо справляется со своими обязанностями, но во всей его фигуре, в поведении чувствуется что-то не морское, а, как говорит Колмогоров, на Чернышове «лежит несмываемая печать деревни». И действительно, Чернышов раньше работал в колхозе, но потом сменил почетную, но нелегкую профессию хлебороба на более скромную профессию рыбака. Теперь он матрос второго класса.
– У нас уже весна... – слышится его голос, – снег стаял, и от земли парок идет. Возьмешь землю в ладони, а от нее запах такой, что потом руки мыть не хочется...
– Весной земля навозом пахнет, – замечает Колмогоров.
– И навозом тоже, – соглашается матрос. – Без него, дружище, урожая не будет.
Да, хорошо сейчас там, на берегу! И насколько удивительно хороша родная земля, можно, пожалуй, почувствовать лишь тогда, когда надолго оторван от нее.
А на корме смотрит в воду как зачарованный Лукьянец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71