Только меньше смеется, да на лице его багровеет глубокий шрам, которого не было раньше. Заметив наши внимательные взгляды, он поправляет на плече автомат и мрачнеет:
– Враги республики...
Да, нелегко гвинейцам строить новую жизнь. По существу, империалисты объявили блокаду молодой республике. Это чувствуется во многом: не хватает лоцманов, и суда подолгу простаивают на рейде; нет того обилия продуктов и товаров, какое можно увидеть в других портах, плохо с топливом, водой. Но разве эти недостатки могут затушевать те громадные завоевания, которые уже достигнуты в республике? И важнейшее среди них – независимость!
Мы идем по городу. Он чист и красив. Всюду видны новостройки: там возвышается корпус школы, дальше целый квартал жилых домов, детские ясли, новые магазины. По улицам снуют «Москвичи», «Волги», торопятся куда-то чешские автомобили «Шкода». Веселые стайки курчавых ребятишек бегут на занятия; им больше не нужно спешить в порт в надежде выпросить у иностранного моряка за мелкие услуги несколько медных монет. Теперь у них другие, приятные заботы: арифметика, история, родной язык.
На площадях и улицах виднеются массивные цоколи, на которых совсем недавно возвышались увешанные орденами надменные бронзовые генералы и елейно улыбались французские миссионеры. Сейчас бронзовые генералы валяются на французском кладбище, уткнувшись острыми воинственными носами в красную землю; тут же застыли низвергнутые чугунные миссионеры, и по их застывшим улыбкам ползают изумрудные ящерицы.
До полудня город, сжигаемый солнцем, пустынен: мало прохожих, останавливается почти все движение, закрыты магазины, конторы. Уличные торговцы фруктами спят около своих ярких товаров, спрятавшись в тень гигантов растительного мира – сейб. Это деревья-небоскребы. Такое дерево у основания с трудом обхватит, взявшись за руки, вся команда нашего корабля. Исполинские стволы сейб на добрую сотню метров возносятся в голубое небо; под их кроной прячутся крыши многоэтажных домов. Сейба – не просто дерево, а настоящий ботанический и зоологический сад. На ее массивных ветвях, многие из которых по толщине сравняются со столетним дубом, поселились другие многочисленные растения: лианы, мхи, лишайники, какие-то кустики, покрытые яркими цветами. В кроне дерева живет несметное количество различных птиц, змей, ящериц, хамелеонов и целые колонии летучих собак – небольших забавных существ, похожих на летучих мышей, но имеющих совершенно собачью голову. Днем крылатые собачонки спят, целыми гроздьями повиснув на деревьях вниз головой, а вечером стаями летают над городом. Их не видно в полнейшей темноте, но зато отлично слышны голоса: тонкий, визгливый крик, несколько напоминающий лай комнатных собачек.
Город оживает в четыре-пять часов вечера. Из-под навесов, из гаражей на улицы вырываются сотни автомобилей, высыпает шумный, яркий поток горожан. Как по сигналу, просыпаются уличные продавцы и, едва раскрыв глаза, начинают зазывать прохожих; раскрываются двери магазинов и многочисленных мастерских, где здесь же, прямо на улице, мастеровые быстро крутят голыми ногами швейные машины, обмеряют талии клиентов и клиенток, примеряют, разглаживают платья, брюки, пестрые рубашки. Чуть в стороне, под навесом, трудится резчик по дереву. Вся работа на виду: можно целыми часами стоять около резчика и смотреть, как из-под его стамески вьется красная стружка и из куска дерева получается сильное слоновье тело с сердито наморщенным хоботом или стройный, гибкий торс шоколадно-коричневой танцовщицы. А рядом – оглушительный звон и грохот: сосед резчика колотит деревянным молотком по медному листу – это будет украшенный чеканкой таз.
Особенно шумно на городском базаре. Глаза разбегаются от обилия красок: груды апельсинов, ананасов, грейпфрутов, связки бананов, горы кокосовых орехов – все это манит взор своей необычностью. А рядом – диковинные рыбы, моллюски... плетеные корзины, шляпы, лотки с безделушками. В воздухе витает нежнейший аромат фруктов в смеси с запахом несвежей рыбы. Около мясных и рыбных лавчонок бродят громадные бурые птицы с голыми старческими шеями и неопрятным пухом на лысых головах. Грифы. Множество их сидит на деревьях, на крышах окружающих домов. Поднимая пыль и разгоняя тощих собак, они садятся на асфальт и внимательным, долгим взглядом выпрашивают у торговцев рыбью голову или мясную кость. Когда рынок пустеет, грифы десятками слетают на рыночную площадь и подчищают мясные и рыбные ряды, сварливо ругаясь из-за каждой кости. Я смотрю на неторопливых, степенных птиц, питающихся дохлятиной, и вспоминаю недавно прочитанное стихотворение африканского поэта Саймона Педерека:
Лысоголовый,
С тощей шеей.
Жабо судьи,
Угрюмый взгляд...
Какие чудища страшнее
Птиц, что дохлятину едят?..

Но из селений ваших тесных,
В бездонную взмывая синь,
Он видит даль степей окрестных,
Восход луны и звезд небесных,
Безмолвье гор и мир пустынь...
Грифы – живые памятники недавнего прошлого африканских городов. В грязных, лишенных каких-либо средств очистки селениях эти птицы были единственными санитарами. Нынешний Конакри – чистый, культурный город, но птицы не покидают его. Привыкнув к одному месту, они не улетают в другие края.
Вечер мы проводим в клубе советского посольства. Здесь большой, уютный кинозал, библиотека, столы для настольного тенниса. Нас окружают смуглые мужчины и женщины в белых рубашках, коротеньких брюках – шортах, в белых гольфах. Это все советские люди – сотрудники посольства и торгпредства, инженеры, различные специалисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71