Но ей хотелось чувствовать его и сейчас губами. Он целовал ее в рот, проводил по ее губам языком, но воображение помогало ей чувствовать на губах сладкую пряность семени, и то наслаждение, которое полнило ее внизу, бурлило и в ее горле. И она умоляла: «Еще! Еще! Пронзи меня! Сильней, крепче!» Она чувствовала, как в ее глубинах фаллос припал к устам матки и спаялся с ними — так пчела приникает к цветку в поисках нектара. Ей так хотелось, чтобы Жан пролился, и она так старалась, чтобы и живот ее и зад убедили его не медлить: каждый мускул ее тела, тела гибкого, хищного зверя, старался помочь мужчине поскорее испытать последний трепет. Но Жан хотел быть победителем в этой борьбе, хотел, чтобы первой изнемогла она. И он наносил ей удары быстрые, могучие, стараясь, чтобы его кинжал прошел в ней как можно больший путь, погружая его в раскрытую рану по рукоять и почти весь вытаскивая потом наружу. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над нею, жадно вслушиваясь в ее хриплые крики, впивая ее горячий запах. А она билась под ним, подскакивала словно под ударами хлыста, царапала спину и кричала, кричала, кричала…И, наконец, и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело, но в душе сожалея, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком, что ее мозг не смог так же трепетать и биться, как трепетала и билась только что ее влажная плоть.Ей не хотелось, чтобы он двигался, и Жан, словно поняв это, застыл на ней неподвижно. Она прошептала:— Я бы хотела заснуть вот так — с тобою во мне.Он прижался щекой к ее щеке. Черные завитки щекотали ему губы. Он потерял счет времени — сколько же оставались они в таком положении? Потом он услышал шепот:— Я умерла?— Нет, ты живешь во мне, а я в тебе. Он крепко сжал ее, и она задрожала.— Любовь моя, мы и в самом деле одно существо. Я — только частица тебя. Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.— Возьми меня опять! Еще глубже! Раскрой меня, разорви! Доберись до самого сердца! Она просила и смеялась своим же просьбам:— Лиши меня невинности! Я тебя люблю! Я готова! Я тебе отдамся! Сломай меня! Он принял условия игры:— Отодвинься чуть-чуть. Так, теперь опустись немного. Не бойся, делай все, как я скажу.— Да, — прошептала она, млея от предвкушения. — Да, — повторяла она. — Делай все, что захочешь! Не спрашивай меня — делай!Ей хотелось найти в себе способность погрузиться еще глубже в сознание того, что ее берут, совершенно отдаться на волю своего обладателя, быть его безвольной игрушкой, чтобы ее ни о чем не просили, а только приказывали быть слабой, покорной, послушно раскрывающейся навстречу любым желаниям. Существует ли, спрашивала она себя, большее счастье, чем счастье уступчивости, подчинения? И одной этой мысли было достаточно, чтобы приступ оргазма потряс ее.И потом, когда она была точно подстрелянный зверек, окровавленный трофей в охотничьей сумке, она спросила охотника:— Ты думаешь, я именно та женщина, какую ты хочешь? Вместо ответа он поцеловал ее.— Но я хочу быть еще желанней!— А ты с каждым днем становишься все желанней и желанней.— Это правда?Он так улыбнулся ей, что она поверила и успокоилась. Мелодичный ноктюрн плыл по ее жилам, смыкая ей глаза. Но она никак не могла победить те чувств, которые будоражили ее мозг.— Это, наверное, Мари-Анж сбила меня с толку, — вдруг услышала она свой голос и удивилась: она уж никак не собиралась доверить это Жану.Он встрепенулся:— Мари-Анж? А она при чем тут?— Она удивительно смела в обращении.Больше Эммануэль ничего не хотелось говорить. Некое растение продолжало расти в ней, пускать корни, разбрасывать бесконечные ветви с силой более мощной, чем сила разума… Но муж захотел все же выяснить роль Мари-Анж.— Ты думаешь, это она поможет тебе постичь тайны жизни?— А почему бы и нет?Жан усмехнулся, эта мысль его позабавила.— А ты заметила у нее талант в этом смысле? Эммануэль, немного поколебавшись, ответила:— Нет. — Но улыбнулась тем видениям, которые до сих пор так и не покидали берегов, где бродили ее мечты:— Но я очень надеюсь его обнаружить.Жан был настроен снисходительно. Он начал укачивать, дурачась, Эммануэль и петь ей колыбельную:Я вижу, что моя маленькая девочка.Хочет заняться любовью с Мари-Анж. Не так ли?И потому моя маленькая девочка Мучается и мучается… Не так ли?Эммануэль качала головой в такт его словам, словно поддакивая.— Не только это, но и это, — призналась она. Он тихо рассмеялся:— С такой сопливой девчонкой? Она сердито, как избалованный ребенок, надула губы, но голос звучал как бы издалека, устало и смутно:— Я имею право этого хотеть! Разве нет? И Жан снова излился в нее, радуясь тому, что он может столько дать ей, так глубоко проникнуть в нее, так полно на сладиться ею. Радуясь их общей неутомимости…Они лежали, вытянувшись, прижавшись плечами и бедрами, и Эммануэль боялась пошевелиться, чтобы ни одна капля не вылилась из нее. — Спи, — прошептал Жан.Из дальней комнаты доносился бой часов. Полночь. Рука Эммануэль тянется к низу живота, пальцы трогают бутон плоти, раздвигают лепестки, на которых еще не высохли следы Жана. Перед глазами Эммануэль выплывают из тьмы раздвинутые бедра Мари-Анж, и каждому жесту видения Эммануэль отвечает таким же. И она видит, что ее подруга близится к завершению, Эммануэль кричит, и крик ее более страстен, чем тот, что она издавала в объятиях мужа. А он, привстав на локтях, улыбается, глядя на нее, обнаженную, словно испускающую свет наслаждения, с рукой, прижатой к лону, с другой, ласкающей свою грудь. Долго еще дрожат ее ноги. Даже после того, как лоб разглаживается и на лице появляется выражение полного блаженства и покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16