После такого заявления можно подумать, будто остальные виноградные лозы вовсе не истинные; видите ли, есть лозы настоящие, а есть поддельные! Иисус, разумеется, причислил себя к категории неподдельных лоз.
— А если я истинная виноградная лоза, — утверждал он, — то отец мой виноградарь. Как истинная лоза, я, конечно, имею ветви и отростки. Уж не отсюда ли пошло выражение «мои отпрыски»? Но не всякая ветвь приносит плоды. Так вот, мой отец отсечет все ветви, на которых не будет винограда. Для того чтобы быть ветвью плодоносящей, надо держаться поближе к лозе. Вы, друзья, — мои ветви, так держитесь же близ моей лозы. А кто не будет этого делать («не пребудет во мне»), тот «извергнется вон и засохнет; такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают», как старые бесплодные лозы. Какая глубокая мысль, не правда ли? Какие великолепные слова в устах бога! Поистине, религия — чудесная вещь! Если кто-либо из моих читателей возжаждет насладиться этим образцом красноречия полностью, то может отыскать его в главах 12-16 Евангелия от Иоанна.
Закончил Иисус так:
— Еще многое имею сказать вам, да жаль времени мало и к тому же вы теперь не можете всего вместить.
Соображение вполне здравое!
В этот момент учитель с учениками дошли до нижнего моста через реку Кедрон, откуда начиналась дорога на Гефсиманию. Иисус обратился с еще одним призывом к своему отцу, перешел мост и очутился у подножья холма. До сих пор там существует жалкий садик с семью чахлыми оливами. Приезжающие в Иерусалим паломники-христиане убеждены, что эти семь деревьев сохранились со времен, когда евангелисты распяли доброго сына божьего. Именно это место и называется Гефсиманским садом или попросту Гефсиманией, что на древнееврейском языке означает «давильня для олив». Иисус предложил своим ученикам присесть и отдохнуть.
— Кресел я вам предложить не могу, — извинился он, — так что посидите на земле и поболтайте. А я пока помолюсь, но для этого мне нужно остаться одному. Через пару минут я буду к вашим услугам.
Затем, подумав, добавил:
— Впрочем, вот что: вас здесь одиннадцать, на три четверти больше, чем надо. Оставайтесь ввосьмером, а троих — Иоанна, Петра и Иакова — я возьму с собой за компанию.
Упомянутые апостолы вышли из рядов и последовали за Иисусом.
В это мгновение — здесь все евангелисты, как ни странно, полностью единодушны — ощутил Иисус скорбь, подобную предсмертным мукам.
Он сказал, обращаясь к Иоанну, Петру и Иакову:
— Не знаю, что со мной, но мне явно не по себе…
— Может быть, ты съел лишнего? — предположил Петр.
— Да нет же, я догадываюсь…
— Так что же с тобой, господи?
— А то, что на сей раз мой час и в самом деле пробил… О дьявольщина! Удовольствие ниже среднего…
— Учитель, может быть, мы тебе подсобим?
— Нет, друзья. Сказываю вам: отец мой пошлет одного из своих ангелов и тот поднесет мне чашу с довольно-таки горьким питьем. Вы бы могли, конечно, отхлебнуть из этой чаши по глотку, но об этом нечего и думать! Сия чаша скорбей предназначена мне одному…
Произнося эти слова, он был грустен, как побитая дворняга.
Евангелие утверждает, что ученики никогда еще не видели его таким расстроенным: «…и начал ужасаться и тосковать» (Марк, глава. 14, ст. 33). Описание это можно было бы заменить более лаконичным: «У него тряслись все поджилки».
Иисус обратился к своим спутникам.
— Побудьте здесь и бодрствуйте, и молитесь, — пробормотал он.
Затем отошел от них на расстояние броска камня («на вержение камня…», Лука, глава. 22, ст. 41), преклонил колени, простерся ниц и молился.
— Отче! Отче! — восклицал он, обращаясь к папаше Саваофу. — Боюсь, что, согласившись на мучения здесь, на земле, я переоценил свои силы. Я хотел было претерпеть все муки, даже какие-нибудь пытки, приправленные парой тумаков, но теперь, когда я знаю, что меня ждет, я от души жалею, что покинул небеса, и вовсе не хочу воплощаться в моего коллегу — святого духа!
Тут с небес слетел ангел с чашей, наполненной горечью. Иисус в отчаянии испустил тяжкий вздох.
— Послушай, — сказал ему ангел, — ты же сам этого хотел. Никто тебя не заставлял влезать в человечью шкуру, чтобы испытывать все те неприятности, с которыми ты уже познакомился. А теперь все предстоящие тебе страдания уже записаны в книге судеб. Так что делать нечего.
— Отче, отче мой, ну если я был дураком, так это все-таки не причина, чтобы карать меня без всякой жалости!.. Отче, отче мой, заклинаю тебя, избавь меня от моих обязательств!
И он решительно отстранил чашу, которую протягивал ему ангел. Однако небесный посланец настаивал:
— Относительно твоих страстей, то бишь страданий, ты подписал контракт. Срок исполнения договора истек. Свое слово надо держать, Иисус, — ведь ты подписался под документом! Если ты не претерпишь всех обусловленных мучений, контракт будет расторгнут и тебя объявят банкротом.
— Увы! — стонал богочеловек. — Тогда я буду опозорен… Лучше уж выпить эту чашу, как бы она ни была горька… О папа, папочка, да будет воля твоя, а не моя!
Ангел поднес ему чашу, и Христос отхлебнул глоток горечи.
— Бр-р-р! Ну и гадость!
И он вскочил на ноги, скорчив ужасную гримасу.
«Иисус вернулся к ученикам своим, ища в них утешение и облегчение от страданий, но почувствовал себя еще более покинутым и одиноким», — замечает благочестивый комментатор.
Петр, хвативший в ту ночь лишнего, храпел, как взвод пруссаков. Иаков, бахвалившийся своим мужеством, и любимый ученик Христа Иоанн вторили ему не менее звонким храпом с посвистом и переливами. Слушать это трио в другом месте и в другое время было бы даже приятно и поучительно, однако Иисус обозлился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139