Последних моих слов Ларсен явно не понял, но сделал умное лицо. Я постоянно забывала, в каком веке нахожусь, и поэтому вплетала в речь шведской аристократки народную лексику. Звучало преуморительно. Любой лингвист прослезился бы и переквалифицировался в пародисты.
— Ты лучше слушай, что тебе говорят, — опять забубнил свое Ларсен. — Не ложись сегодня спать. Оборотня не боишься, так людей поостерегись.
Это звучало уже серьезней. В самом деле, если любой оборотень поседеет после встречи со мной, то я ничего не могу сказать о маньяке с наклонностями отравителя. Их даже психиатры понять не могут. Маньяков, я имею в виду. Так что с этой точки зрения предложение Ларсена обретало смысл.
— Ладно, чувак, заметано… То есть все понятно, постараюсь не спать, — я дружески хлопнула кучера по плечу, так что тот присел, а затем быстро исчез.
Я вошла в свою комнату. На кровати тусклым светом мерцал Ула. По зеленому личику и несанкционированно разъезжающимся глазам я поняла, что мой Хранитель находится в четвертой, самой тяжкой стадии опьянения. А именно: мается с похмелки. Я злорадно похихикала, Ула ответил мне тяжким стоном.
— Что, болит головенка-то? — осведомилась я. — Пить надо меньше.
— О-ох! — взвыл Ула. — Ой, помру!
Настало время использовать заветное средство бабульки из леса. Но перед тем как облегчить страдания Улы, я, как истинная дочь Евы (не доказано, конечно, но приятно), решила пошантажировать страдальца.
— А хочешь, облегчу твои страдания? — как бы между делом поинтересовалась я.
По его громкому бульканью и подвыванию я поняла, что хочет. И даже очень.
— Есть тут у меня одно средство… — задумчиво протянула я. — Мертвого поднимет. В принципе, нам это как раз и нужно. Но…
— Что “но-о”? — еле внятно проблеял Ула.
— Что мне за это будет? — поинтересовалась я точь-в-точь как ведьма из леса.
По лицу Улы было видно, что он охотно бы завязал мне уши бантом на темечке, но, к счастью, этого он сейчас сделать не мог. Он даже шевелился с трудом, вызывая стойкие ассоциации с жуком из детского стишка, который “упал и встать не может” и ждет, “кто ему поможет”. Ула всегда был сообразительным и понял, что сейчас помочь ему могу только я. Поэтому бедный Помощник просипел:
— Что хочешь. Проси, что хочешь, только сделай что-нибудь!
— Поклянись! — я растягивала удовольствие.
Ула начал синеть. Я так и не поняла, было ли это последствием похмелья или он хотел побагроветь от гнева. Наконец он выдавил:
— Честное слово Помощника! Мамой клянусь и пенсионной надбавкой!
— Вот и ладушки! — порадовалась я и протянула ему бабкину бутылку.
Ула тотчас же жадно приложился к ней и… Некоторое время все части его тела существовали отдельно друг от друга, причем глаза вылезли вперед метра на два. Рыжие волосы, раньше разлетающиеся красивым намеком на кудри, свились в потрясающий совковый перманент и встали перпендикулярно к голове. Остатки тела какое-то время со свистом летали по комнате, то сворачиваясь в трубочку, то разворачиваясь… Я так и присела. Одно дело видеть пьяным твоего собственного Хранителя, но похмелять его совсем другое удовольствие. Когда наконец Ула сконструировался вновь, его было не узнать. Эффект был такой же, как если бы примерный заяц-семьянин пошел в мощный загул и похмелялся бы ацетоном. Мало того, что чудо-средство бандитской старухи приделало Уле суперкудри, какие ни в одной рекламе не увидишь, так еще и глаза у него увеличились в полтора раза безо всякого хирургического вмешательства.
Дар речи к Уле вернулся тоже не сразу. Зато когда вернулся…
— Чувиха беспонтовая! Что за фуфло ты мне впарила?! Ты мне лупари нафиг на затылок вляпала!
— Фуфло?! — взвыла я. — Это суперпуперсредство для похмелки! Опробовано на людях!… У них, правда, глаза после этого на месте остаются. Но такой ты мне больше нравишься.
— Какой? — подозрительно нахмурился Ула.
— Пучеглазенький! — бесстыдно захихикала я. Ула испуганно потыкал пальцами в глаза, пощупал веки и надул губы:
— Кого ты из меня сделала? Такое ощущение, что я годами страдал от запора…
— Крайне непоэтичное сравнение! — обиделась я. — И потом ты сам просил, чтобы я тебя опохмелила.
— Я?
— Ты! Ты! — переходила я в наступление. — Бился тут в конвульсиях, клацал зубами как контуженный бобер, мамой клялся, что все для меня сделаешь.
— Моя мама давно ушла в сады Фрейи, — попытался отвертеться этот хитрюга.
— А еще ты пенсионную надбавку при этом поминал, — добила я малыша.
На это Уле ответить было нечего. Он грустно поник свежезаваренными кудрями и выдохнул:
— Ладно, я согласен. Что ты хочешь от меня?
Можете не верить, но опохмеленный недоангел зрелище весьма грустное и пошлое, как выразился бы Чехов. Бедный малый (Ула, а не Чехов) висел передо мной в воздухе как авангардный набросок невесты с картины “Неравный брак”. Ему б еще свечку в руки и венец мученика на торчащие кудри… Я собрала всю волю в кулак, ибо миловать балбеса не входило в мои планы, и сказала:
— Рассказывай, все, что знаешь о том, что тут происходит. И не забудь прояснить ситуацию с моим отвалом отсюда. Мне уже порядком надоело в этом частном дурдоме для буйнопомешанных шизофреников и озабоченных маньяков. Клянусь незапятнанной честью Клары Цеткин, у меня на груди уже мозоль образовалась оттого, что все кому не лень раскладывают свои зенки на ней!
Ула рассеянно посочувствовал, видимо, обдумывая, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Еще бы, я же потребовала от него раскрытия великой бюрократической тайны! Наконец он неохотно раскрыл пухлые губки:
— Извини, фигня вышла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126