Невозможно было втолковать: ежели, глядя на сцену, вы плачете и смеетесь, значит, это замечательные актеры. Невозможно было втолковать: плохой актер не может быть талантливой марионеткой; что бы ни придумал режиссер, плохая марионетка все испортит.
Хоть тресни! Спали в Малом, зевали во МХАТе и упрямо повторяли: на Таганке нет актеров.
Бог послал случай. Эфрос попал в опалу. Любимов зловредный – в пику властям – дал ему постановку. И Эфрос одним спектаклем показал всем экстра-класс таганских артистов. Это было как волшебная палочка. Как Фея и Золушка.
Получился шедевр. Марионетки показали блистательную, тончайшую игру. Даже банальные куплеты превратились в печальный романс. Несколько недель бродил по улицам под звучащее в мозгу:
Что мне до шумного света,
Что мне друзья и враги,
Было бы сердце согрето
Жаром взаимной любви!
Хор таганских артистов поднял куплеты до пушкинского:
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля…
Усталый раб… побег…
Куда?! (Пушкин бы сказал: куды?!)
Соединение двух театральных божеств – Эфроса и Таганки – произвело действие самое невероятное. Неожиданно для самого себя я написал рецензию. Первую в жизни. Никем не заказанную. Очень слабую. Но ни театроведом, ни журналистом я тогда не был (был рабочим во вредном цеху). Позор остался никому не известен. Потом через десять лет лень было писать курсовую, и я сдал профессору ГИТИСа свой старый «Вишневый сад». Чтоб добро не пропадало.
В предисловии честно написал, что в качестве курсовой предлагается «рецензия, написанная давно и для себя, когда автор и не помышлял идти в театроведы». Профессорский отзыв храню: «Работа А.Минкина о «Вишневом саде» Чехова на Таганке в постановке Ан. Эфроса необычна, оригинальна. Но вместе с тем в работе ощутима и определенная рисовка, она написана явно не для себя». Не поверил.
Русский театр – не симфонический оркестр, не балетная прима. Русскому драматическому актеру нет места на планете. Только в Москву! В Москву!
Таганка уже тогда все знала про Свободу. Любимов поставил «Что делать?» Чернышевского. Предрекали провал неминуемый. Получился шедевр. Ближе к финалу на фонарный столб взбиралось какое-то чучело, визжало женским голосом, махало флагом. Этакое либерте с крыльями. До идиотизма наивный девичий голосок спрашивал из толпы:
– Это был четвертый сон Веры Павловны?
– Да, девочка! – с интонацией безнадежной усталости отвечал Леонид Филатов. Звучало как «да, дурочка, да! Только ради Бога, оставь в покое!».
Зал взрывался от смеха. Ибо это было мгновенное и наповал уничтожение утопии и всего марксизма-ленинизма.
Отвратительная свобода вертелась и визжала, а следовало считать ее «светлым будущим». Да, девочка.
Где еще, кроме Таганки, так могли уделать школьную пластилиновую премудрость! Негодяи! Ничего святого!
– А правда, что Солженицер – литературный власовец?
– Да, девочка.
Другое поношение (сохранившееся до сего дня) – политический театр. У нас, мол, святое искусство, а Таганка – политический театр. Понимай: плакатный, вульгарный…
Да, политический театр. А «Герника» – не политическая картина? А «Борис Годунов» – не политическая пьеса? Если нет, чего ж запрещали? Религия не обижена, порнографии нет… «Бориса Годунова» запрещали исключительно и только за политику. Николай – откровенно, КПСС – лицемерно. Мол, костюмы не те; мол, у сына Годунова «нерусское лицо» (аргумент зам. начальника Главного управления культуры).
Не было никаких сомнений в том, что «Бориса Годунова» запретят до премьеры.
6 декабря 1982-го я вылетел из Еревана (покинув театральный фестиваль) самым ранним рейсом. Из аэропорта – прямо в театр. На дневной прогон. Следующий прогон состоялся 18 мая 1988-го. Через пять с лишним лет…
Тогда же, в 1988-м, режиссер Александр Михайловский и автор сценария Александр Минкин сняли документальный фильм «Маленькие трагедии Юрия Любимова».
Мастер репетировал Пушкина. Мастер был раздражен: Пушкин не получался (получался не такой, как мечталось). Но тем больше он рассказывал байки. А мы и рады были снимать. Юрий Петрович изображал в лицах разговоры Хрущева с Буденным («Помните, Семен Михалыч, как вы рубали контру? Так вот этих модернистов, пидарасов, абсракционистов тоже надо порубать!»), изображал Сталина с кинорежиссером Александровым («Ви хатэли этой Золушкой нам угодить. А нам угодить нэвазможно. Нэ надо Золушки. Будет называца «Свэтлый путь»!»).
Байки были смешные. Репетиции – грустные. Прежде Таганка раскрывала в тексте то, чего сам я не видел. Теперь не добирала и того, что лежало на поверхности.
Что-то кончилось.
Не пробуждай воспоминаний
Минувших дней, минувших дней…
Главной удачей фильма стала жуткая баба – первый секретарь Ждановского РК КПСС. Кокетничая перед телекамерой, она рассказывала, как «мы всегда оберегали Любимова, да, да – оберегали. А ему не хватило бойцовских качеств – уехал туда, стал гражданином Израиля (она людоедски улыбнулась) – это же не совместимо с членством в КПСС».
Слова партийной бабы повторяют сегодняшние разоблачители. Лучше б они Пушкина почитали:
«Конечно, критика находится у нас еще в младенческом состоянии. Она редко сохраняет важность и приличие, ей свойственные; может быть, ее решения часто внушены расчетами, а не убеждением. Неуважение к именам, освященным славою (первый признак невежества и слабомыслия), к несчастию, почитается у нас не только дозволенным, но еще и похвальным удальством».
А фильм – в разгар перестройки! – полтора года пролежал на полке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102