В палящий зной и в прохладу —
всегда в седле,
по всей земле
рыцарь искал Эльдорадо.
Ночью и днем,
Млечным Путем,
За кущи Райского сада
Держи свой путь,
И стоек будь,
Коль ищешь ты Эльдорадо…
И Степан Михайлович, вдохновенный собственными словами, делал шаг за шагом, уверившись, что путь его прям — и что ничего в жизни он так не хотел, как достичь своего Эльдорадо. Правда, очень скоро он понял, что ничего в своей жизни так не хотел, как глотка холодной чистой воды… или горячей грязной воды. А еще через несколько шагов в голову Турусова закралась мысль о куске мяса или колбасы, который вдруг начал казаться ему гораздо более предпочтительнее обетованной земли. Уронив голову на грудь, Степан Михайлович прошел еще несколько шагов и вдруг остановился, отчетливо понимая, что единственное, что он сейчас на самом деле хочет, — это упасть и умереть, если можно, быстро и безболезненно, потому что нет у него больше сил и нет…
Подняв голову, чтобы в последний раз окинуть взором безжизненные просторы, Степан Михайлович вдруг вскрикнул и всплеснул руками. Скалистая гряда, вдоль которой он шел, превратилась в вереницу невысоких валунов, за которым открывались взору блистающая зеленью низина, а совсем недалеко голубело чистейшей водой небольшое озерцо.
— Эльдорадо! — проговорил измученный Турусов и, забыв про усталость, перепрыгнул через валуны и с песчаного обрыва кубарем покатился в низину.
Вдоволь наплескавшись, счастливо отфыркивающийся Степан Михайлович погреб к берегу. Плыть ему было тяжело, потому что едва ли не десять литров прохладной и чуть солоноватой воды в туго наполненном желудке тянули его на дно. Степан Михайлович нахлебался от души — так, что даже чувство голода притупилось. Он выгреб на прибрежную полосу, нащупал босыми ногами песок и пошел по ГРУДЬ в воде, устало отдуваясь и поглаживая себя по безволосой татуированной груди.
«Сказка!» — подумал он и хотел было уже произнести это слово вслух и, наверное, произнес бы, если б оно не застряло у него в горле.
Минуту стоял Степан Михайлович, вытаращив глаза на собственное пальто, которое оставил на берегу. Пальто, еще полчаса назад мирно жарившееся на солнце, теперь разгуливало вдоль берега, призывно помахивая рукавами.
Степан Михайлович отвернулся и зажмурился, протер глаза, ополоснул водичкой горевшую от жары голову и осторожно открыл глаза.
Да, сомнений быть не могло — пальто Турусова, черное драповое зимнее пальто, за которым Степан Михайлович никогда не замечал никаких странностей, теперь вполне самостоятельно шагало по желтому песочку — туда-сюда. А вокруг пальто сгрудилась кучка каких-то непонятных товарищей… Голых и темнокожих, точно облитых с ног до головы нефтью.
Турусов помотал головой.
«Это ж негры, — внезапно подумал он, — аборигены, так сказать. И пальто мое не само по себе разгуливает. Один из этих аборигенов его надел, чтобы, наверное, примерить. Просто он сам — негр — из-за цвета кожи почти незаметен внутри пальта… пальто…»
Негры деловито рассматривали раскиданные по берегу предметы одежды Степана Михайловича, на самого Степана Михайловича не обращая никакого внимания. Кто-то повязывал рубашку Турусова на голову, на манер банданы, кто-то, бестолково лопоча на неизвестном языке, связывал между собой шнурки ботинок, а кто-то недоуменно вертел в руках семейные трусы с изображением цветущего луга, явно не зная, как с этими трусами поступить.
Турусов медленно и не без опаски направился к берегу. Стыдное место он прикрыл ладошками, как защищающий ворота футболист.
— Эй! — заговорил он громким голосом, каким говорят с пьяными или иностранцами, — господа! Это мои вещи…
Негры повернулись в его сторону. Было их более десятка, и на черных, лоснящихся на солнце лицах Турусов внезапно разглядел выражение странного какого-то предвкушения.
— Господа! — заговорил снова Степан Михайлович, постаравшись прогнать нехорошее предчувствие. — Не будем ссориться. Вы мне отдадите мои вещи, а я…
В голове его тотчас мелькнули сценки из прочитанных в детстве книжек — белый человек в шортах и пробковом шлеме с ружьем и белозубой американской улыбкой покачивается в паланкине, который тащат мускулистые чернокожие рабы… Белый человек, размахивая револьвером, направляет толпы негров, вооруженных луками и… как их там… ассегаями, к яме, в которую провалился слон.
«Спокойно, — сам себе сказал Турусов, — главное, не нервничать. Главное, выглядеть спокойным и решительным…»
— Господа негр… африканцы! — вспомнив о правилах политкорректности, тут же поправился Степан Михайлович. — Минутку внимания!
Он шагнул к смолкшей чернокожей группе и торопливо проговорил:
— Простите… — поднял с песка свои брюки и достал из кармана зажигалку. — А теперь трепещите, несчастные! — театральным басом взревел Турусов. — Сейчас на ваших глазах я извлеку божественные искры пламени из своих божественных пальцев!
Он щелкнул зажигалкой. Почти невидимый на ярком солнце огонек взметнулся вверх и установился над головкой зажигалки, слегка покачиваясь, как загипнотизированная кобра. Негры восхищенно зацокали языками, а тот, который щеголял в турусовском пальто, даже охнул, приложив ладони к щекам и покачав головой.
— Трепещите, несчастные! — снова взвыл ободренный произведенным эффектом Степан Михайлович. — Сейчас я потушу божественное пламя своими божественными пальцами!
Он спрятал зажигалку в кулаке и взмахнул руками. Негры зашушукались между собой. Тот, который был в пальто, Шагнул вперед.
«Он, наверное, главный у них, — догадался Турусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109