Когда Сяо впервые получил по лбу посреди пустыни, где негде было укрыться самому опытному врагу, где и разведчик-невидимка торчал бы, как клён одинокий, и обязательно отбрасывал предательскую тень, он решил – случайность. Получив горячим булыжником вторично – аж длинные зубы выпали, – он задумался. Когда небесный камень навернул по затылку, да так, что коса вспыхнула, Сяо понял: дело нечисто. Погоне препятствует сам Гуй. Доказательства просты: враг не отбрасывает тени, остаётся невидим, а ещё поджигает, кого не полюбит. Значит, перед ним огненный Хогуй.
Как избавиться от злого духа, Сяо знал: нужно очень громко читать классическую литературу (хотя свитков у владельца стад верблюдов и овец не могло быть в принципе). Гуй страшно боится календарей (но откуда календари у бедного скотовладельца?) и опасается тростника, трясясь, что тростинкой напишут какую-нибудь занудную классику (но в пустыне тростник не растёт), брезгует мочи и плевков (а вот этого добра хватало). Хозяин помочился сам и слугам велел. А те верблюдов заставили. Потом Сяо восемь раз плюнул, и слуги плюнули, и верблюды. Оплёванный с головы до ног Хогуй ушёл в свою сторону, а скотовладелец – в противоположную. Повернулся через левое плечо кругом, смирившись с потерей, и радовался, что сам жив остался.
…А караван из коня и верблюда медленно продвигался на северо-запад. Мчаться быстрей не позволяли возможности верблюдицы. В полдень, в самую жару, Джору догадался, что голозадую пленницу пора бы и освободить: напекло. Он видел, что лоно её раскрывается, как зев, задыхаясь вроде вынутой из воды рыбы.
– Стоять, – шепнул Огоньку, тот и остановился. Юноша спустил пленницу на песок, стащил алые шаровары с головы и велел надеть куда положено.
– Твоя надевай шальвар, моя жалеть твоя нефритовый ваза, – признался он.
Украденная жена молча переодела штаны с головы на попу.
– Моя зовут Джору, – учтиво представился грабитель.
Пленница спорить не стала. Привычно села на верблюдицу…
К вечеру пустыня кончилась, начались горы. Через какое-то время они наткнулись на ручеёк под раскидистой сосной. Устроили привал. Юноша наколол очиром полешек и развёл костёр, блеснув на сложенные деревяшки лучиком, который отразил полезный в походе очир. Поесть было нечего, даже верблюдицу не подоишь, потому что Светлой приспичило рожать здесь и сейчас. Пока желтокожая ей помогала, Джору решил заняться охотой. Он бросил очир, не особенно и задумываясь – в какую сторону. Знал, что тот непременно вернётся в руки хозяина. Волшебное оружие сбило с ветки рябчика-сеголетку и прилетело назад. В конце пути оно вызвало ма-аленький дождичек, и всё бы ничего, но вода вылилась прямо в костёр и загасила его.
Разведу заново, без обиды, спокойно подумал богатур.
На сей раз обошёлся без очира, потому что светило ушло за гору по левую руку, а без его лучей отражать нечего. Пришлось ползать по камням, искать кремни. Искрами опытный таёжник поджёг клок сухого мха, подбросил хвоинок, веточек, сучков. Пламя весело затрещало. Гессер нашёл глины, замесил и закатал рябчика в комок. Сунул в огонь, а сверху накидал много-много дров.
Взошёл месяц. Светлая верблюдица разрешилась верблюжонком – совсем уж белым. Юноша взял палку и выкатил глиняный шарик из огня. Очиром разбил пополам его и птичку. Подал пленнице ту половину, которая оказалась в левой руке. Женщина приняла полшара с половинкой самоощипавшегося рябчика (перья пристали к глине) как тарелку, даже бульон – птичий сок – в ней плавал. Как говорится:
Шишку кедровую сбивши –
пощёлкай орешков,
рябчика взяв на таёжной поляне –
покушай, но помни:
может быть, день этот –
самый последний твой день, господин.
В благодарность за изысканную еду женщина сняла шёлковые шаровары и показала невинному парню то, что полдня болталось у него перед самым носом.
– Пусть твоя люби моя часто-часто.
– Я и редко-то любить не умею, – испугался Джору.
Желтокожая пленница изрекла своим по-кошачьи музыкальным голоском:
– Ваше мужское начало, что Яном зовётся, сущности две составляет всего лишь: сунь-вынь и беги. Женское дело намного сложнее – рожать после встречи. Вот таковы существуют законы в стране нашей Инь.
Джору не стал спорить с женщиной, сам он рожать не пробовал и даже никогда не задумывался: зачем это бабы рожают? Хотя и подозревал, что исключительно с одной зловредной целью над мужиком поизмываться. А зачем ещё?
Иньястранка протянула смуглую ручку и погладила парня повыше колена, пониже пупка. Он машинально ударил её по руке, полагая измену. Потому что моментально изменился мир внутри и вокруг: тело его больше не думало о сохранности нелепой и никчёмной жизни хозяина, ненавидело и готово было убить на месте за то (Гессер аж язык прикусил), что хозяин не позволяет ему, телу, сделать неизбежное неотвратимым. Более глупый сразу бы сдался и не стал спорить, более умный – уступил после недлинного сопротивления, а юноша был не дурак, но и не глуп. Решил дело делать, только вот не знал – как.
Зато знала пленница. Она зашептала парню слова, смысла которых он не понимал, зато чувствовал их успокаивающую и возбуждающую силу, ощущая себя пылинкой, танцующей на луче и подчиняющейся законам земным и небесным.
А потом не осталось никаких мыслей. Что-то яростное рвалось из него наружу, высвобождаясь из долгого-долгого плена, и бился перекошенный алый рот женщины, выталкивая хриплые и нежные звуки, одобряя и проклиная, а жёлтое лицо розовело, приобретая цвет красного золота. Веки женщины были прикрыты, а потом широко распахнулись, но чёрные глаза не видели мира, а видели что-то иное, и закатились, как два чужих солнца, и звериный крик вырвался из её груди, разбудил его собственный крик, откликнувшийся, как эхо, на вызов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131