Ка-
кой же это кот любит, чтобы ему заглядывали под хвост даже при решении
партийных вопросов? Он раскровенил мне руки и вырвался. Ощерил зубы,
словно предупреждал, что дотошное правдоискательство может плохо для
меня кончиться. И я понял белорусского классика, который сказал, что
за правду мало стоять, за правду надо и посидеть. И я не без оснований
опасался за свои горло и глаза, потому что он стал охотиться за ними.
Спас меня Марка. Оказывается, я напрасно обижался на него.
- Псик. Кинь придуряться, - сказал он коту. - Иди ко мне.
И бешеного кота словно подменили. Такой сразу стал домашний, ласко-
вый и послушный. Заморгал и пополз на животе к Марку.
- Диво, да и только, - сказал я, заторопился, пытаясь сказать
что-то еще, разговорить Марка. Но он не отозвался на мой голос, как в
свое время и этот рыжий кот. Сделал вид, будто меня нет, а может, и на
самом деле я для него не существовал. На всем белом свете были только
Марка да кот. Кот на животе подполз к его кирзачам и узеньким быстрым
языком облизал их.
- Вставай, - сказал ему Марка, - пошли.
И не оглядываясь, первым ступил на высокий порог. Прошагал по отк-
рытой веранде и взялся за клямку дверей в хату. Кот послушно потянулся
за ним.
- Что же это такое? - с удивлением и где-то даже испугом обратился
я к старому плотнику.
- Помолчи, - коротко осек он меня. Но тут же смилостивился: - Не
мешай им, человече. Они лучше нас знают, что делают. И делают по-чело-
вечески, как заведено.
Марка открыл двери, отступил немного назад, пропустил кота. И кот
вошел в хату. Вольно стал посреди ее и вопросительно посмотрел. Марка
трижды кивнул головой:
- Слухай, нюхай, смотри.
- Так, так... - затакал отец Марка. Я молчал, потому что сам слу-
шал, нюхал и смотрел.
То же делал и кот. Только я не трогался, не сходил с места, а кот
трижды по кругу обошел хату, заглянул и обнюхал каждый угол. В одном
что-то обеспокоился, припал носом ко мху, выдрал клок его из стены и
ударил по нему лапой. Из того клока мха вылетел молодой еще, черный
шмель. Кот не дал ему подняться, сгреб на взлете лапой, раздавил на
полу и проглотил.
- Так, один попался, - отозвался отец Марка. Кот же что-то удовлет-
воренно проворчал, почихал в угол. Может, отдавая должное не только
своей ловкости, но и ловкости шмеля, вспомнил его сладкий мед. Закон-
чил обход хаты. И подгребся уже не к Марку, а ко мне.
- Чисто, чисто, - услышал я довольный голос старого. - Докладывает,
мух и мин в хате нет. Хозяина признает. Теперь он твой, человече.
Но то котиное признание пришлось не совсем мне по вкусу. На свою
беду, растрогавшись, я сел на стул и взял кота на руки. Гладил его по
шерсти и против шерсти, по голове и меж ушей, под горлом, где, знал,
коты особенно любят, чтобы их гладили. И он прижмуривал глаза и мурлы-
кал, словно это была не моя шершавая ладонь, а ласковый язык его мате-
ри. Мурлыкал и от удовольствия замирал, и выпускал во всю свою длину
когти. А когти у него были что надо, на все сто. Есть такой милый лес-
ной зверек - рысь. И я думаю, что дикий кот на моих коленях по когтям
не уступил бы рыси. Не уступил бы их остроте и хищной мощи. Я вспоми-
нал коршуна и не завидовал ему.
Кот ласкался сам и ласкал, драл мое тело. Не сознавая, видимо, это-
го, потому что за всю жизнь его никогда никто не погладил по голове,
не сказал доброго слова. Невысказанная нежность копилась в нем, и вот
сейчас он от чистого сердца одаривал ею меня, не догадывался о хищной
силе своих когтей. Я был первым, кому он выказал свою нежность, кото-
рой хватило бы, наверно, на весь белый свет. А получил ее и познавал я
один. И до поры до времени, сколько мог, терпел. Терпел, терпел и не-
достало терпения и деликатности. Слаб человек. А кот только входил во
вкус. Бархатно похрапывал, благодарил меня и хату, что приняла его,
ширил границы нежности. Сначала легонько, лапой поскребся о сорочку на
моем животе. А потом резанул, приголубил и живот. Я взвыл и почти
сбросил кота на пол.
Услышал, как в голос хохочет старый плотник. Глянул на Марка, уви-
дел его обычную усмешку из-под ладони. Это был знакомый мне раньше
Марка, молчаливый, усмешливый и придурковатый. Кот, ничего, видимо, не
понимая, но еще хмельной от только что пережитой радости, раскачивался
с боку на бок и был очень смешной в своей растерянности. От обиды и
расстройства у него обмякли и обвисли усы. И хвост, кажется, потяже-
лел. Я корчился от боли. Ко всему было еще и стыдно. И тут я снова ус-
лышал голос Марка:
- Михля, Михля! - сказал он дважды, попеременно показывая пальцем
то на кота, то на меня. - "Михля" по-нашему - телепень. Хозяин, что
там у тебя есть? Я же знаю, что есть!
Полещуки - народ тонкий. И я понял его. Не специально ли вместе с
отцом поставили передо мной этот спектакль с котом, потому что еще ут-
ром я сказал старому, что больше не будет ни капли? Жидкий доллар кон-
чился. Но старый полещук с сыном были настоящими полещуками. А может,
и не полещуками, кто сегодня поймет этот народ, каков он, кто и отку-
да. Может, эти плотники и в самом деле из того же Назарета, а я немно-
го из земли Ханаанской. И у какого это сегодня ханаанца, если он стро-
ится, не припрятана среди стружек в загашнике оплетенная опилками,
заткнутая старой газетой бутылочка? А тут такое событие. Сам дикий
лесной кот пожаловал в гости. Специально пришел, чтобы заиметь имя,
жить на свете с именем. Грех будет большой, если такое не отметить.
Грех будет, если не полечу исполосованный котом живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28