Лишь его страшный вопль висел в холодном воздухе, как замерзшая капля.
Боб Баррайс осторожно затормозил и подъехал к краю пропасти. Странное, неведомое ощущение разлилось по всему телу и снова захватило дух.
Умирает человек. С криком.
Он сжал ноги и закусил нижнюю губу. Рядом плакала Малу, потерявшая от ужаса дар речи.
– Это был несчастный случай, – хрипло произнес Боб. – Ты сама видела.
– Да. – Ее рука дрожала, как под ударами тока, когда она обняла его. – Бедный старик…
– Ты с ума сошла, Малу! Что это значит?
– Я тоже виновата.
– Выброси эти глупости из головы! Никто не мог предположить, что он помчится ночью, как сумасшедший. – Боб осторожно развернулся на узкой дороге и вновь поехал в гору.
– Куда же ты едешь? – спросила Малу.
– Назад, в Лудон. Доложить о несчастном случае. В конце концов, мы единственные свидетели.
Наутро Гастона вытащили из ущелья. Он не был изуродован, просто сломал себе шею. Крестьяне Лудона выставили его тело в церкви, хоть он и стал на старости лет насильником. Но Бог ведь покарал его за его преступление и бессовестную ложь. Так, во всяком случае, считали лудонские крестьяне, а Боб Баррайс приобрел для него гроб, какого наверняка не видели в Лудоне последние сто лет: с модным Христом на выпуклой крышке.
Но этого Боб уже не увидел. Когда Гастона Брилье клали в гроб, он летел в Германию. Боб был полон решимости избегать несколько месяцев Монте-Карло и наслаждаться жизнью в других местах.
Баррайсовская «Сессна», мирно жужжа, перелетала через Альпы, когда Боб заговорил с Гельмутом Хансеном, отодвинув газету, которую тот читал.
Прошедшие часы были немногословными. Когда Боб утром после драматической ночи появился в гостинице, Гельмут Хансен уже позавтракал и ждал его.
– Через час мы летим во Вреденхаузен, – сказал он без предисловий, опередив пышные приветствия Боба. – Губерт Майер ждет нас на аэродроме в Ницце.
– Есть! – Боб Баррайс сел. – Будет ли мне отпущено время, чтобы съесть бутербродик?
– Не говори глупостей! – . А чашку чая?
– По мне, так можешь выпить весь чайник! Хотел тебе только сказать, что звонил дядя Тео и стучал кулаком по трубке. Сегодня после обеда похороны Лутца.
Боб опустил голову.
– Надеюсь, от меня не требуется, чтобы я в этом участвовал?
– Ты должен хотя бы пожать руку его отцу.
– Лутц сам виноват в своей смерти.
– Возможно. Но это не причина, чтобы не проводить его в последний путь. Ты будешь готов через час?
– Конечно. Но сначала я должен заказать еще один гроб.
– Один… что? – Хансен, не веря, посмотрел на друга.
– Гроб для крестьянина Гастона Брилье. Я был свидетелем несчастного случая с ним.
– И это так безумно тронуло твое сердце, ангел мой?
Боб вскочил и вышел. Хансен задумчиво посмотрел ему вслед. Он не имел ни малейшего представления о том, что случилось прошедшей ночью, где был Боб, почему он бросил, как петлю, ему на шею Пию Коккони. После смерти Адамса вокруг Боба Баррайса был какой-то туман. Гроб. Кто такой Гастон Брилье? Откуда Боб знал его? Почему он стал свидетелем его смерти? Именно он?
Это были вопросы, на которые легче было получить ответ во Вреденхаузене, чем здесь, в Монте-Карло.
Через два часа они действительно поднялись в воздух. Губерт Майер, пилот Баррайсов, взял новый курс: через долину Роны. Здесь светило солнце, высота облаков 3000 метров.
Гельмут и Боб сидели молча рядом в вибрирующей машине, пока Боб не вырвал у друга газету.
– Хватит читать, черт возьми, скажи что-нибудь! – проворчал он при этом.
– Газеты очень интересны.
– Это что-то новое в тебе.
– Они безумно интересны, когда знаешь правду о том, что они пишут.
Боб Баррайс глубоко втянул воздух носом.
– Что ты знаешь?
– Не бывает ситуации, в которой не действовал бы закон центробежной силы.
– Поцелуй меня в задницу со своей центробежной силой. – Боб откинулся в мягком кресле. Под ними проплывали первые высокие вершины Альп, напоминающие скульптуры из снега, позолоченные солнцем. Если их вот так нарисовать, вышел бы китч. Но как многое в человеческой жизни не что иное, как пошлость и безвкусица!
– Именно так! – Гельмут Хансен сложил газету. – Именно задницей ты бы летел на скалу, а не вбок, на дорогу. Кроме того, ты сидел справа…
– Как так?
– Если Лутц был за рулем.
– Естественно.
– Но ты выпал из машины слева! Кроме центробежной силы, отказала еще и сила тяжести. – Хансен смотрел в окно, чтобы не видеть Боба. – Хотя крыша и не отлетела, ты, значит, сделал сальто через Лутца и вылетел слева. Высокое акробатическое и физическое достижение. Особенно в такой низкой машине, как «мазерати»…
Боб хранил молчание. Он смотрел в затылок Хансену и тихо скрипел зубами.
– Ты мне друг? – спросил он. Хансен медленно кивнул.
– Да. Разве я стал бы иначе тебя забирать?
– Ты когда-то спас мне жизнь.
– Это было давно.
– И тем не менее ты виноват в том, что я живу.
– Можно и так сказать.
– Ты виноват в том, чем я стал! Если бы тогда ты дал мне утонуть…
– Прекрати идиотизм, Боб!
– Ты спал с Пией?
Хансен помедлил, потом жестко сказал:
– Да.
– Она была моим завоеванием.
– Я знаю, Боб. Но ты навязал ее мне черт знает зачем!
– Может, черт действительно знает? Теперь мы квиты.
– У тебя не было долгов.
– Нет, единственный по отношению к тебе. Моя жизнь! Ты дал ее мне… а теперь ты взял то, что принадлежало мне. Ничья. Мне больше не нужно восхищаться тобой.
– Если ты это когда-нибудь делал, то был большим дураком.
– Это позади. Теперь мы на равных. И я дам тебе в морду, если ты еще раз заговоришь о своей кретинской центробежной силе. Это ясно?
– Во всяком случае, наглядно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121